кружившіяся по сценѣ, размахивая кисейными шарфами. Но это зрѣлище было куда прекраснѣе, диковиннѣе! Такой большой сцены не было ни въ одномъ театрѣ, такого яснаго прозрачнаго воздуха, такого яркаго луннаго свѣта тоже!.. Вотъ изъ тумана выдѣлилась женская фигура, изъ одной сдѣлались три, потомъ много… Рука объ руку закружились онѣ въ пляскѣ. Вѣтеръ несъ ихъ къ изгороди, за которою сидѣлъ Петька. Онѣ манили его къ себѣ, говорили съ нимъ. Голоса ихъ звенѣли серебряными колокольчиками. Скоро онѣ очутились въ саду, окружили Петьку, и онъ, самъ того не сознавая, сталъ плясать вмѣстѣ съ ними, но по своему. Онъ кружился вихремъ, словно въ тотъ памятный вечеръ, когда изображалъ вампира. Но теперь онъ и не думалъ объ этомъ, да и ни о чемъ вообще не думалъ, упоенный чуднымъ зрѣлищемъ. Лугъ былъ собственно болотомъ, а въ одномъ мѣстѣ раскинулось и настоящее озеро, глубокое, темносинее, поросшее кувшинками. Лѣсныя дѣвы перенесли Петьку на своихъ шарфахъ на другой берегъ озера, гдѣ богатырскій курганъ, сбросивъ съ себя дерновый покровъ, тянулся къ за̀мку изъ облаковъ. Облака эти были, однако, мраморныя; цвѣтущія растенія изъ золота и драгоцѣнныхъ камней обвивали мощныя мраморныя глыбы; каждый цвѣтокъ былъ сіяющей разноцвѣтной птицей, распѣвавшей человѣческимъ голосомъ. Слышался какъ будто хоръ тысячъ радостныхъ дѣтскихъ голосовъ. Куда попалъ Петька—на небо, или въ лѣсной холмъ?.. Стѣны за̀мка раздвинулись, потомъ сошлись опять и замкнули Петьку; онъ былъ отрѣзанъ отъ человѣческаго міра! Его охватилъ страхъ, какого онъ еще не испытывалъ въ жизни. Выхода не было, но съ полу, съ потолка, со всѣхъ стѣнъ глядѣли на него улыбающіяся дѣвичьи лица. Онѣ смотрѣли живыми, и всетаки Петькѣ чудилось, что онѣ только нарисованы. Онъ хотѣлъ заговорить съ ними, но языкъ его не ворочался, голосъ пропалъ. Тогда онъ въ отчаяніи бросился на землю. Никогда еще не чувствовалъ онъ себя такимъ несчастнымъ. Одна изъ лѣсныхъ дѣвъ приблизилась къ нему; она по своему желала ему добра и приняла на себя наиболѣе пріятный ему обликъ дочки аптекаря. Онъ сначала и повѣрилъ было, что это она сама, но скоро замѣтилъ, что у нея нѣтъ спины, что она хороша только спереди, а сзади и внутри ея одна пустота. «Одинъ часъ здѣсь—вѣкъ тамъ!» сказала она. «А ты пробылъ здѣсь уже цѣлый часъ. Всѣ, кого ты зналъ и любилъ тамъ, умерли! Оставайся же съ нами! Да ты и останешься поневолѣ! Иначе стѣны сойдутся и стиснутъ тебя такъ, что изъ твоего лба брызнетъ кровь!» И стѣны зашевелились, воздухъ сперся, стало душно, какъ въ раскаленной печи. Тутъ къ Петькѣ вернулся голосъ. «Господи! Неужели Ты покинулъ меня!» вскричалъ онъ полный смертельнаго отчаянія. Глядь, передъ нимъ его бабушка! Она обняла его и принялась цѣловать въ лобъ
кружившиеся по сцене, размахивая кисейными шарфами. Но это зрелище было куда прекраснее, диковиннее! Такой большой сцены не было ни в одном театре, такого ясного прозрачного воздуха, такого яркого лунного света тоже!.. Вот из тумана выделилась женская фигура, из одной сделались три, потом много… Рука об руку закружились они в пляске. Ветер нёс их к изгороди, за которою сидел Петька. Они манили его к себе, говорили с ним. Голоса их звенели серебряными колокольчиками. Скоро они очутились в саду, окружили Петьку, и он, сам того не сознавая, стал плясать вместе с ними, но по-своему. Он кружился вихрем, словно в тот памятный вечер, когда изображал вампира. Но теперь он и не думал об этом, да и ни о чём вообще не думал, упоённый чудным зрелищем. Луг был собственно болотом, а в одном месте раскинулось и настоящее озеро, глубокое, тёмно-синее, поросшее кувшинками. Лесные девы перенесли Петьку на своих шарфах на другой берег озера, где богатырский курган, сбросив с себя дерновый покров, тянулся к за́мку из облаков. Облака эти были, однако, мраморные; цветущие растения из золота и драгоценных камней обвивали мощные мраморные глыбы; каждый цветок был сияющей разноцветной птицей, распевавшей человеческим голосом. Слышался как будто хор тысяч радостных детских голосов. Куда попал Петька — на небо, или в лесной холм?.. Стены за́мка раздвинулись, потом сошлись опять и замкнули Петьку; он был отрезан от человеческого мира! Его охватил страх, какого он ещё не испытывал в жизни. Выхода не было, но с полу, с потолка, со всех стен глядели на него улыбающиеся девичьи лица. Они смотрели живыми, и всё-таки Петьке чудилось, что они только нарисованы. Он хотел заговорить с ними, но язык его не ворочался, голос пропал. Тогда он в отчаянии бросился на землю. Никогда ещё не чувствовал он себя таким несчастным. Одна из лесных дев приблизилась к нему; она по-своему желала ему добра и приняла на себя наиболее приятный ему облик дочки аптекаря. Он сначала и поверил было, что это она сама, но скоро заметил, что у неё нет спины, что она хороша только спереди, а сзади и внутри её одна пустота. «Один час здесь — век там!» — сказала она. — «А ты пробыл здесь уже целый час. Все, кого ты знал и любил там, умерли! Оставайся же с нами! Да ты и останешься поневоле! Иначе стены сойдутся и стиснут тебя так, что из твоего лба брызнет кровь!» И стены зашевелились, воздух спёрся, стало душно, как в раскалённой печи. Тут к Петьке вернулся голос. «Господи! Неужели Ты покинул меня!» — вскричал он полный смертельного отчаяния. Глядь, перед ним его бабушка! Она обняла его и принялась целовать в лоб
