залъ эту танцовщицу, самъ и наклеилъ ее, самъ и сшилъ ей платье, но было это давно, еще до его перваго брака. Долго лежала танцовщица въ ящикѣ стола, пока, наконецъ, не заняла почетное мѣсто въ «уголкѣ» новой госпожи Гофъ. Она представила Петькѣ господина Гофа.—Ну развѣ онъ у меня не прелесть!—сказала она юношѣ, указывая на мужа.—По мнѣ такъ онъ красивѣе всѣхъ въ свѣтѣ!
— Особенно по воскресеньямъ, въ праздничномъ переплетѣ!—сказалъ господинъ Гофъ.
— Ты чудесенъ и безъ всякаго переплета!—брякнула она и, спохватившись, потупила глаза.
— Старая любовь не ржавѣетъ!—сказалъ господинъ Гофъ.—Старый домъ, если ужъ займется, такъ сгоритъ до тла!
— Старая любовь возрождается изъ пепла, какъ птица Фениксъ!—подхватила его супруга.—Да, вотъ гдѣ мой рай! Меня и не тянетъ отсюда никуда! Развѣ забѣжишь на часокъ къ твоимъ матери и бабушкѣ.
— Или къ своей сестрѣ!—замѣтилъ господинъ Гофъ.
— Нѣтъ, голубчикъ Гофъ, тамъ ужъ больше не рай для меня! У нихъ мало средствъ и много претензій! Не знаешь, право, о чемъ и говорить въ этомъ домѣ. Спаси Боже упомянуть о неграхъ,—старшая дочка невѣста потомка негра; нельзя заговорить и о горбатыхъ,—одинъ изъ сыновей горбатъ; о проворовавшихся кассирахъ тоже лучше не упоминать,—зять мой былъ кассиромъ, и въ кассѣ случился недочетъ; а ужъ обронишь слово «шрамъ», такъ и вовсе бѣда,—господинъ Шрамъ оставилъ вѣдь, младшую дочку съ носомъ! А что́ же за сласть сидѣть, не раскрывая рта? Коли нельзя говорить, такъ я лучше буду сидѣть дома въ своемъ уголкѣ. Право, не будь это грѣшно, я бы стала просить Бога продлить мой вѣкъ до тѣхъ поръ, пока простоитъ мой уголокъ. Я такъ привязалась къ нему! Здѣсь мой рай, и обязана я имъ Гофу!
— У тебя во рту золотая мельница!—сказалъ онъ.—А у тебя золотое сердце!—отвѣтила она.—Мели, золото, мели, моя женка Emili!—сказалъ онъ, а она въ отвѣтъ пощекотала его подъ подбородкомъ и сказала Петькѣ:—Это, вѣдь, онъ сейчасъ сочинилъ! И какъ хорошо, хоть печатай!—И переплетай!—подхватилъ мужъ. Такъ-то благодушествовали счастливые старички.
Прошелъ цѣлый годъ, прежде чѣмъ Петька приступилъ, наконецъ, къ разучиванію партіи для своего дебюта. Сначала онъ выбралъ оперу «Іосифъ», но потомъ рѣшилъ остановиться на партіи Георга Брауна въ «Бѣлой дамѣ». Слова и музыка дались ему легко, а изъ романа Вальтеръ Скотта онъ составилъ себѣ ясное представленіе и о самой личности героя, молодого жизнерадостнаго офицера, являющагося на родину и нечаянно попадаю-
зал эту танцовщицу, сам и наклеил её, сам и сшил ей платье, но было это давно, ещё до его первого брака. Долго лежала танцовщица в ящике стола, пока, наконец, не заняла почётное место в «уголке» новой госпожи Гоф. Она представила Петьке господина Гофа. — Ну разве он у меня не прелесть! — сказала она юноше, указывая на мужа. — По мне так он красивее всех в свете!
— Особенно по воскресеньям, в праздничном переплёте! — сказал господин Гоф.
— Ты чудесен и без всякого переплёта! — брякнула она и, спохватившись, потупила глаза.
— Старая любовь не ржавеет! — сказал господин Гоф. — Старый дом, если уж займётся, так сгорит дотла!
— Старая любовь возрождается из пепла, как птица Феникс! — подхватила его супруга. — Да, вот где мой рай! Меня и не тянет отсюда никуда! Разве забежишь на часок к твоим матери и бабушке.
— Или к своей сестре! — заметил господин Гоф.
— Нет, голубчик Гоф, там уж больше не рай для меня! У них мало средств и много претензий! Не знаешь, право, о чём и говорить в этом доме. Спаси Боже упомянуть о неграх, — старшая дочка невеста потомка негра; нельзя заговорить и о горбатых, — один из сыновей горбат; о проворовавшихся кассирах тоже лучше не упоминать, — зять мой был кассиром, и в кассе случился недочёт; а уж обронишь слово «шрам», так и вовсе беда, — господин Шрам оставил ведь, младшую дочку с носом! А что же за сласть сидеть, не раскрывая рта? Коли нельзя говорить, так я лучше буду сидеть дома в своём уголке. Право, не будь это грешно, я бы стала просить Бога продлить мой век до тех пор, пока простоит мой уголок. Я так привязалась к нему! Здесь мой рай, и обязана я им Гофу!
— У тебя во рту золотая мельница! — сказал он. — А у тебя золотое сердце! — ответила она. — Мели, золото, мели, моя жёнка Emili! — сказал он, а она в ответ пощекотала его под подбородком и сказала Петьке: — Это, ведь, он сейчас сочинил! И как хорошо, хоть печатай! — И переплетай! — подхватил муж. Так-то благодушествовали счастливые старички.
Прошёл целый год, прежде чем Петька приступил, наконец, к разучиванию партии для своего дебюта. Сначала он выбрал оперу «Иосиф», но потом решил остановиться на партии Георга Брауна в «Белой даме». Слова и музыка дались ему легко, а из романа Вальтер Скотта он составил себе ясное представление и о самой личности героя, молодого жизнерадостного офицера, являющегося на родину и нечаянно попадаю-
