щаго въ за̀мокъ своихъ предковъ. Старая пѣсня пробуждаетъ въ немъ воспоминанія дѣтства, счастье благопріятствуетъ ему, и онъ возвращаетъ себѣ и наслѣдіе предковъ и невѣсту.
Скоро Петька до того сжился съ своимъ героемъ, что приключенія Георга стали казаться ему чѣмъ-то пережитымъ имъ самимъ. Мелодичная музыка еще болѣе помогала ему проникнуться нужнымъ настроеніемъ. Прошло, однако, не мало времени, прежде чѣмъ приступили къ репетиціямъ. Учитель не торопился съ дебютомъ Петьки. Но вотъ и генеральная репетиція. Петька оказался не только превосходнымъ пѣвцомъ, но и такимъ же актеромъ; партія была какъ будто написана спеціально для него; и хоръ, и оркестръ привѣтствовали его шумными апплодисментами. Немудрено, что самаго дебюта ожидали съ величайшимъ нетерпѣніемъ. «Можно быть великимъ артистомъ, сидя у себя дома въ халатѣ!» выразился одинъ доброжелатель. «Можно быть великимъ при дневномъ свѣтѣ и весьма посредственнымъ при свѣтѣ театральныхъ лампъ, въ переполненномъ театрѣ! Поживемъ—увидимъ!»
Петька ничуть не боялся и волновался только отъ нетерпѣнія. Учителя его, напротивъ, била лихорадка. У матери не хватало духа присутствовать на спектаклѣ; ей бы сдѣлалось дурно отъ страха за своего дорогого мальчика. Бабушкѣ нездоровилось, и ей велѣно было сидѣть дома. Но вѣрный другъ ихъ, госпожа Гофъ, обѣщала принести имъ извѣстія о дебютѣ въ тотъ же вечеръ. Она-то ужъ пойдетъ въ театръ, хоть бы лежала на смертномъ одрѣ!
Какъ безконечно тянулось въ этотъ вечеръ время! Какъ медленно ползли эти три-четыре часа! Бабушка то пѣла псалмы, то молилась вмѣстѣ съ матерью за Петьку. Дай-то Господи ему и въ этотъ вечеръ оправдать свое прозвище! Стрѣлки на циферблатѣ еле двигались! «Вотъ теперь Петька начинаетъ!» говорили старухи. «Теперь онъ какъ разъ распѣлся!.. Теперь все кончилось!» Тутъ мать и бабушка посмотрѣли другъ на друга и смолкли. Съ улицы доносился грохотъ экипажей; народъ возвращался изъ театра. Женщины стали смотрѣть въ окно; люди шли мимо, громко разговаривая. Они возвращались изъ театра, они знали, слѣдовало-ли этимъ двумъ бѣднымъ женщинамъ на чердакѣ радоваться или печалиться! Наконецъ на лѣстницѣ послышались шаги, и въ комнату ворвалась госпожа Гофъ. За нею вошелъ и мужъ ея. Она бросилась обнимать обѣихъ женщинъ, но не говорила ни слова: слезы душили ее.—Господи!—вскричали мать и бабушка:—Какъ сошло у Петьки?
— Дайте мнѣ выплакаться!—еле выговорила госпожа Гофъ. Она была въ такомъ волненіи.—Охъ, мнѣ не вынести этого! Милыя вы мои! И вамъ не вынести этого!—И она опять залилась слезами.
— Освистали его что ли?—вскричала мать.
щего в за́мок своих предков. Старая песня пробуждает в нём воспоминания детства, счастье благоприятствует ему, и он возвращает себе и наследие предков и невесту.
Скоро Петька до того сжился со своим героем, что приключения Георга стали казаться ему чем-то пережитым им самим. Мелодичная музыка ещё более помогала ему проникнуться нужным настроением. Прошло, однако, немало времени, прежде чем приступили к репетициям. Учитель не торопился с дебютом Петьки. Но вот и генеральная репетиция. Петька оказался не только превосходным певцом, но и таким же актёром; партия была как будто написана специально для него; и хор, и оркестр приветствовали его шумными аплодисментами. Немудрено, что самого дебюта ожидали с величайшим нетерпением. «Можно быть великим артистом, сидя у себя дома в халате!» — выразился один доброжелатель. — «Можно быть великим при дневном свете и весьма посредственным при свете театральных ламп, в переполненном театре! Поживём — увидим!»
Петька ничуть не боялся и волновался только от нетерпения. Учителя его, напротив, била лихорадка. У матери не хватало духа присутствовать на спектакле; ей бы сделалось дурно от страха за своего дорогого мальчика. Бабушке нездоровилось, и ей велено было сидеть дома. Но верный друг их, госпожа Гоф, обещала принести им известия о дебюте в тот же вечер. Она-то уж пойдёт в театр, хоть бы лежала на смертном одре!
Как бесконечно тянулось в этот вечер время! Как медленно ползли эти три-четыре часа! Бабушка то пела псалмы, то молилась вместе с матерью за Петьку. Дай-то Господи ему и в этот вечер оправдать своё прозвище! Стрелки на циферблате еле двигались! «Вот теперь Петька начинает!» — говорили старухи. — «Теперь он как раз распелся!.. Теперь всё кончилось!» Тут мать и бабушка посмотрели друг на друга и смолкли. С улицы доносился грохот экипажей; народ возвращался из театра. Женщины стали смотреть в окно; люди шли мимо, громко разговаривая. Они возвращались из театра, они знали, следовало ли этим двум бедным женщинам на чердаке радоваться или печалиться! Наконец на лестнице послышались шаги, и в комнату ворвалась госпожа Гоф. За нею вошёл и муж её. Она бросилась обнимать обеих женщин, но не говорила ни слова: слёзы душили её. — Господи! — вскричали мать и бабушка: — Как сошло у Петьки?
— Дайте мне выплакаться! — еле выговорила госпожа Гоф. Она была в таком волнении. — Ох, мне не вынести этого! Милые вы мои! И вам не вынести этого! — И она опять залилась слезами.
— Освистали его что ли? — вскричала мать.
