поги, голыя колѣни и остроконечная шляпа съ воткнутымъ въ нее цвѣткомъ вереска—вотъ что прежде всего бросилось мнѣ въ глаза. Онъ опустился на колѣни, поцѣловалъ руку фра Мартино и сказалъ, что я прехорошенькій мальчикъ, и что онъ и жена его будутъ дѣлиться со мной послѣднимъ кускомъ хлѣба. Маріучія вручила ему кошелекъ со всѣмъ моимъ богатствомъ, и мы всѣ вошли въ церковь. Всѣ сотворили про себя молитву; я тоже опустился на колѣни, но не могъ молиться,—глаза мои все искали знакомые образа: Іисуса, плывущаго по морю высоко надъ церковными дверями, ангеловъ на запрестольномъ образѣ и дивнаго архангела Михаила. Даже черепамъ въ вѣнкахъ изъ плюща хотѣлъ я сказать послѣднее прости! Фра Мартино благословилъ меня и подарилъ мнѣ на прощанье книжечку съ рисункомъ на обложкѣ: «Modo di servire la sancta messa».
Затѣмъ мы разстались. Проходя по площади Барберини, я не могъ не бросить прощальнаго взгляда на домикъ, въ которомъ жилъ съ матушкой: всѣ окна были отворены, горницы ожидали новыхъ жильцовъ.
поги, голые колени и остроконечная шляпа с воткнутым в неё цветком вереска — вот что прежде всего бросилось мне в глаза. Он опустился на колени, поцеловал руку фра Мартино и сказал, что я прехорошенький мальчик, и что он и жена его будут делиться со мной последним куском хлеба. Мариучия вручила ему кошелёк со всем моим богатством, и мы все вошли в церковь. Все сотворили про себя молитву; я тоже опустился на колени, но не мог молиться, — глаза мои всё искали знакомые образа: Иисуса, плывущего по морю высоко над церковными дверями, ангелов на запрестольном образе и дивного архангела Михаила. Даже черепам в венках из плюща хотел я сказать последнее прости! Фра Мартино благословил меня и подарил мне на прощанье книжечку с рисунком на обложке: «Modo di servire la sancta messa».
Затем мы расстались. Проходя по площади Барберини, я не мог не бросить прощального взгляда на домик, в котором жил с матушкой: все окна были отворены, горницы ожидали новых жильцов.
Итакъ, я долженъ былъ теперь поселиться въ огромной степи, окружавшей старый Римъ. Иностранцу, поклоннику искусства и старины, являющемуся изъ-за Альпъ и впервые созерцающему волны Тибра, эта высохшая пустыня кажется, пожалуй, развернутою страницею всемірной исторіи, а разбросанные по ней отдѣльные холмы священными письменами или цѣлыми главами этой исторіи; художникъ также можетъ идеализировать ее: нарисуетъ одинокій остатокъ разрушеннаго водопровода, пастуха, сидящаго возлѣ стада овецъ, а на первомъ планѣ тощій репейникъ, и всѣ говорятъ: «Какая красивая картинка!» Но совсѣмъ иными глазами смотрѣли на эту огромную равнину мой спутникъ и я. Спаленная зноемъ трава, нездоровый лѣтній воздухъ, постоянно приносящій жителямъ Кампаньи лихорадку и злокачественныя болѣзни—вотъ какія тѣневыя стороны преобладали въ воззрѣніи моего провожатаго. Для меня, впрочемъ, картина эта представляла всетаки нѣчто новое, и я любовался красивыми горами, расцвѣченными всѣми оттѣнками лиловаго цвѣта и окаймлявшими равнину съ одной стороны, любовался дикими буйволами и желтымъ Тибромъ, по берегамъ котораго тащились длиннорогіе быки подъ тяжелымъ ярмомъ, двигавшіе противъ теченія барки. Мы шли по тому же направленію.
Кругомъ, куда ни взглянешь, лишь низкая, пожелтѣвшая трава и высокій полузавядшій репейникъ. Мы прошли мимо креста, воздвигнутаго надъ могилой убитаго; тутъ же висѣли и отрубленныя рука и нога убійцы. Я испугался, тѣмъ болѣе, что крестъ этотъ находился неподалеку отъ
Итак, я должен был теперь поселиться в огромной степи, окружавшей старый Рим. Иностранцу, поклоннику искусства и старины, являющемуся из-за Альп и впервые созерцающему волны Тибра, эта высохшая пустыня кажется, пожалуй, развернутою страницею всемирной истории, а разбросанные по ней отдельные холмы священными письменами или целыми главами этой истории; художник также может идеализировать её: нарисует одинокий остаток разрушенного водопровода, пастуха, сидящего возле стада овец, а на первом плане тощий репейник, и все говорят: «Какая красивая картинка!» Но совсем иными глазами смотрели на эту огромную равнину мой спутник и я. Спалённая зноем трава, нездоровый летний воздух, постоянно приносящий жителям Кампаньи лихорадку и злокачественные болезни — вот какие теневые стороны преобладали в воззрении моего провожатого. Для меня, впрочем, картина эта представляла всё-таки нечто новое, и я любовался красивыми горами, расцвеченными всеми оттенками лилового цвета и окаймлявшими равнину с одной стороны, любовался дикими буйволами и жёлтым Тибром, по берегам которого тащились длиннорогие быки под тяжёлым ярмом, двигавшие против течения барки. Мы шли по тому же направлению.
Кругом, куда ни взглянешь, лишь низкая, пожелтевшая трава и высокий полузавядший репейник. Мы прошли мимо креста, воздвигнутого над могилой убитого; тут же висели и отрубленные рука и нога убийцы. Я испугался, тем более, что крест этот находился неподалеку от
