соко въ поднебесьи неслась стая дикихъ лебедей; одинъ изъ нихъ вдругъ сталъ опускаться: усталыя крылья отказывались нести его дальше. Взоръ его печально слѣдилъ за удалявшеюся воздушною вереницею, а самъ онъ, широко распластавъ неподвижныя крылья, плавно опускался внизъ, какъ опускается въ недвижномъ воздухѣ мыльный пузырь. Вотъ лебедь коснулся морской поверхности. Спрятавъ голову подъ крыло, долго покоился онъ на лонѣ водъ, точно бѣлый лотосъ. Вотъ потянулъ вѣтерокъ и зарябилъ морскую поверхность, сіявшую тою же прозрачной лазурью, какъ и синее небо; казалось, это катило свои волны не море, а самый небесный эфиръ. Лебедь поднялъ голову и встрепенулся; голубыми искрами заблестѣли стекавшія съ его груди и спины капли воды. Утренняя заря зарумянила облака, и лебедь, освѣженный и подкрѣпленный, плавно поплылъ на встрѣчу восходящему солнцу, туда, гдѣ виднѣлся вдали синѣющій берегъ. Туда направилась вся воздушная вереница, туда же направилъ свой полетъ и одинокій лебедь. Съ тоской въ груди одинъ-одинешенекъ медленно летѣлъ онъ надъ голубою водяной равниной!..»
соко в поднебесьи неслась стая диких лебедей; один из них вдруг стал опускаться: усталые крылья отказывались нести его дальше. Взор его печально следил за удалявшеюся воздушною вереницею, а сам он, широко распластав неподвижные крылья, плавно опускался вниз, как опускается в недвижном воздухе мыльный пузырь. Вот лебедь коснулся морской поверхности. Спрятав голову под крыло, долго покоился он на лоне вод, точно белый лотос. Вот потянул ветерок и зарябил морскую поверхность, сиявшую тою же прозрачной лазурью, как и синее небо; казалось, это катило свои волны не море, а самый небесный эфир. Лебедь поднял голову и встрепенулся; голубыми искрами заблестели стекавшие с его груди и спины капли воды. Утренняя заря зарумянила облака, и лебедь, освежённый и подкреплённый, плавно поплыл навстречу восходящему солнцу, туда, где виднелся вдали синеющий берег. Туда направилась вся воздушная вереница, туда же направил свой полёт и одинокий лебедь. С тоской в груди один-одинёшенек медленно летел он над голубою водяной равниной!..»
«А вотъ тебѣ еще картинка!» началъ мѣсяцъ. «Близъ унылаго берега Рокса стоитъ окруженный темными соснами древній монастырь «Врета». Лучъ мой скользнулъ между прутьями оконной рѣшетки и освѣтилъ высокіе своды, подъ которыми покоятся въ каменныхъ гробницахъ короли. Надъ ними прикрѣплена къ стѣнѣ эмблема земного величія—королевская корона. Она, впрочемъ, деревянная и только покрыта позолотою; поддерживаетъ ее деревянный колышекъ, вбитый въ стѣну. Вызолоченное дерево уже источено червями, отъ короны къ гробницамъ протянута паукомъ воздушная сѣть; это траурный флеръ, такой же недолговѣчный, какъ и печаль по умершимъ!.. Какъ тихо спятъ они! А я еще помню ихъ всѣхъ такъ ясно! Такъ живо вижу горделивую улыбку на ихъ устахъ, властно вѣщавшихъ народу и горе и радость! Пока пароходъ переползаетъ, какъ улитка, черезъ горы[1], въ монастырь заходитъ иногда путникъ и спрашиваетъ имена погребенныхъ подъ этими сводами королей, но они звучатъ для него чѣмъ-то давно позабытымъ, мертвымъ. Онъ смотритъ на источенную червями корону и невольно улыбается; если, однако, онъ человѣкъ благочестивый, въ улыбкѣ его сквозитъ грусть. Спите же, мертвецы! Мѣсяцъ помнитъ васъ, мѣсяцъ шлетъ ночью свои холодные лучи въ ваше тихое царство, гдѣ васъ вѣнчаетъ деревянная корона!..»
- ↑ Возможно, по Гёта-каналу. (прим. редактора Викитеки)
«А вот тебе ещё картинка!» — начал месяц. «Близ унылого берега Рокса стоит окружённый тёмными соснами древний монастырь «Врета». Луч мой скользнул между прутьями оконной решётки и осветил высокие своды, под которыми покоятся в каменных гробницах короли. Над ними прикреплена к стене эмблема земного величия — королевская корона. Она, впрочем, деревянная и только покрыта позолотою; поддерживает её деревянный колышек, вбитый в стену. Вызолоченное дерево уже источено червями, от короны к гробницам протянута пауком воздушная сеть; это траурный флёр, такой же недолговечный, как и печаль по умершим!.. Как тихо спят они! А я ещё помню их всех так ясно! Так живо вижу горделивую улыбку на их устах, властно вещавших народу и горе и радость! Пока пароход переползает, как улитка, через горы[1], в монастырь заходит иногда путник и спрашивает имена погребённых под этими сводами королей, но они звучат для него чем-то давно позабытым, мёртвым. Он смотрит на источенную червями корону и невольно улыбается; если, однако, он человек благочестивый, в улыбке его сквозит грусть. Спите же, мертвецы! Месяц помнит вас, месяц шлёт ночью свои холодные лучи в ваше тихое царство, где вас венчает деревянная корона!..»
«У проѣзжей дороги», разсказывалъ мѣсяцъ, «стоитъ постоялый дворъ, а напротивъ его большой сарай. Его какъ разъ собирались перекрывать,
- ↑ Возможно, по Гёта-каналу. (прим. редактора Викитеки)
«У проезжей дороги», — рассказывал месяц, «стоит постоялый двор, а напротив его большой сарай. Его как раз собирались перекрывать,
