Старому аптекарю досталось отъ нихъ хуже всѣхъ: онъ наступилъ на одинъ изъ цвѣтковъ и раздавилъ его вмѣстѣ съ его маленькимъ геніемъ. Эльфы усѣлись старику на ноги, и ему приснилось, что онъ совсѣмъ лишился ихъ и скачетъ по улицамъ Брауншвейга на деревяшкахъ, а всѣ сосѣди и прохожіе останавливаются и смотрятъ на него. Но скоро малюткамъ стало жаль старика и они вернули ему ноги, мало того—снабдили его еще крыльями, такъ что онъ могъ даже летать! Это было презабавно, и старикъ даже расхохотался во снѣ.
Передъ купцомъ изъ Дрездена, сѣвшимъ къ намъ въ Люнебургѣ, они изобразили гамбургскую биржу со всѣми ея евреями и маклерами и подняли курсъ такъ высоко, какъ онъ еще никогда не подымался. Такъ могутъ поднять его только такіе воздушные пузыри, да и то лишь во снѣ.
На меня они долго не обращали никакого вниманія. «Этотъ длинный, блѣдный человѣкъ—поэтъ!» сказалъ, наконецъ, одинъ изъ нихъ. «А ему мы развѣ ничего не покажемъ?» сказали другіе. «Да, вѣдь, онъ и такъ видитъ насъ! Будетъ съ него!» «А не показать-ли ему то, что мы видимъ сами? Проснувшись, онъ бы спѣлъ объ этомъ другимъ людямъ!»
Долго совѣщались они, обсуждая вопросъ: достоинъ-ли я такой чести, но такъ какъ подъ руками не было другого лучшаго поэта, то я и удостоился посвященія. Эльфы поцѣловали мои глаза и уши, и я какъ будто сталъ совсѣмъ новымъ и лучшимъ человѣкомъ.
Я взглянулъ на обширную Люнебургскую степь, слывущую такою некрасивою. Богъ мой, чего только не наговорятъ люди! Впрочемъ, то, что они говорятъ, зависитъ, вѣдь, отъ ихъ умѣнья видѣть и слышать. А что же видѣлъ я? Каждая песчинка была блестящимъ обломкомъ скалы, длинные стебли травы, осыпанные пылью съ дороги—чудеснѣйшимъ шоссе для малютокъ эльфовъ. Изъ-за каждаго листочка выглядывало крохотное улыбающееся личико. Сосны смотрѣли настоящими вавилонскими башнями и отъ нижнихъ вѣтвей до самыхъ вершинъ кишмя-кишѣли эльфами. Самый воздухъ тоже былъ переполненъ этими причудливыми созданьицами, свѣтлыми и быстрыми, какъ лучи свѣта. Пять-шесть цвѣточныхъ геніевъ неслись на спинкѣ бѣлой бабочки, которую спугнули со сна. Другіе строили за́мки изъ аромата цвѣтовъ и луннаго сіянія. Вся степь была волшебнымъ царствомъ, полнымъ чудесъ! Какъ дивно былъ сотканъ каждый лепестокъ! Какою жизнью дышалъ каждый сосновый отростокъ! Каждая пылинка отличалась своимъ цвѣтомъ и построеніемъ! А безконечное, необъятное, безбрежное небо надъ степью..?!
Существуетъ повѣрье, что морская дѣва можетъ обрѣсти безсмертную душу тогда только, если ее полюбитъ на жизнь и на смерть человѣкъ и, окрестивъ ее, вступитъ съ ней въ бракъ. Малюткамъ-эльфамъ не такъ много нужно. Слеза раскаянія или искренняго состраданія, выкатившаяся изъ
Старому аптекарю досталось от них хуже всех: он наступил на один из цветков и раздавил его вместе с его маленьким гением. Эльфы уселись старику на ноги, и ему приснилось, что он совсем лишился их и скачет по улицам Брауншвейга на деревяшках, а все соседи и прохожие останавливаются и смотрят на него. Но скоро малюткам стало жаль старика и они вернули ему ноги, мало того — снабдили его ещё крыльями, так что он мог даже летать! Это было презабавно, и старик даже расхохотался во сне.
Перед купцом из Дрездена, севшим к нам в Люнебурге, они изобразили гамбургскую биржу со всеми её евреями и маклерами и подняли курс так высоко, как он ещё никогда не подымался. Так могут поднять его только такие воздушные пузыри, да и то лишь во сне.
На меня они долго не обращали никакого внимания. «Этот длинный, бледный человек — поэт!» — сказал, наконец, один из них. «А ему мы разве ничего не покажем?» — сказали другие. «Да, ведь, он и так видит нас! Будет с него!» «А не показать ли ему то, что мы видим сами? Проснувшись, он бы спел об этом другим людям!»
Долго совещались они, обсуждая вопрос: достоин ли я такой чести, но так как под руками не было другого лучшего поэта, то я и удостоился посвящения. Эльфы поцеловали мои глаза и уши, и я как будто стал совсем новым и лучшим человеком.
Я взглянул на обширную Люнебургскую степь, слывущую такою некрасивою. Бог мой, чего только не наговорят люди! Впрочем, то, что они говорят, зависит, ведь, от их уменья видеть и слышать. А что же видел я? Каждая песчинка была блестящим обломком скалы, длинные стебли травы, осыпанные пылью с дороги — чудеснейшим шоссе для малюток эльфов. Из-за каждого листочка выглядывало крохотное улыбающееся личико. Сосны смотрели настоящими вавилонскими башнями и от нижних ветвей до самых вершин кишмя-кишели эльфами. Самый воздух тоже был переполнен этими причудливыми созданьицами, светлыми и быстрыми, как лучи света. Пять-шесть цветочных гениев неслись на спинке белой бабочки, которую спугнули со сна. Другие строили за́мки из аромата цветов и лунного сияния. Вся степь была волшебным царством, полным чудес! Как дивно был соткан каждый лепесток! Какою жизнью дышал каждый сосновый отросток! Каждая пылинка отличалась своим цветом и построением! А бесконечное, необъятное, безбрежное небо над степью..?!
Существует поверье, что морская дева может обрести бессмертную душу тогда только, если её полюбит на жизнь и на смерть человек и, окрестив её, вступит с ней в брак. Малюткам-эльфам не так много нужно. Слеза раскаяния или искреннего сострадания, выкатившаяся из
