Страница:Андерсен-Ганзен 3.pdf/373

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана



Мои сапоги.
(Невыдуманный разсказъ).

Въ Римѣ есть улица, именуемая purificazione, но чистотою не отличающася! Идетъ она то въ гору, то подъ гору, повсюду валяются кочерыжки, черепки; изъ дверей остеріи постоянно валитъ дымъ, а синьора сосѣдка,—да, дѣлать нечего, правда прежде всего!—вытряхиваетъ по утрамъ въ окна свои простыни. Въ этой улицѣ ютится обыкновенно много иностранцевъ, но теперь страхъ лихорадки и другихъ злокачественныхъ болѣзней выгналъ всѣхъ въ Неаполь или во Флоренцію, и я жилъ въ большомъ домѣ одинъ-одинешенекъ. Даже хозяинъ съ хозяйкой не оставались тутъ на ночь.

Домъ былъ большой, холодный; при немъ крохотный садикъ, въ которомъ вился вокругъ тычинки горошекъ, да росъ одинъ полузачахшій левкой. Зато въ сосѣднихъ садахъ, расположенныхъ повыше, благоухали розы и золотились плодами лимонныя деревья. Эти плоды отлично переносятъ безпрерывные дожди; розы, напротивъ, имѣли такой видъ, какъ будто пролежали съ недѣлю на днѣ морскомъ.

Тоскливо тянулись для меня вечера въ этихъ огромныхъ, холодныхъ комнатахъ; каминъ зіялъ своею черною пастью, на дворѣ лилъ дождь, вылъ вѣтеръ. Всѣ двери были заперты наглухо, но что толку, если вѣтеръ пробирался сквозь щели и пѣлъ и гудѣлъ въ комнатѣ на всѣ лады? Тоненькія щепочки въ каминѣ только вспыхивали да трещали, а тепла не давали никакого. Каменный полъ, сырыя стѣны, высокій потолокъ—нѣтъ, совсѣмъ не зимнее жилье! Если мнѣ хотѣлось иногда согрѣться и вообще устроиться поуютнѣе, приходилось натягивать на себя теплые дорожные сапоги, пальто, башлыкъ и мѣховую шапку. Вотъ тогда дѣйствительно становилось довольно тепло, особенно тому боку, что поджаривался у камина. Но на этомъ свѣтѣ надобно умѣть вертѣться, и я вертѣлся точно подсолнечникъ.

Вечера тянулись безконечно; скука!.. Такъ вотъ зубы мои и начали задавать концерты, да еще какіе! Солидная датская зубная боль и сравниться не можетъ съ итальянскою. Итальянка разыгрывала на моихъ зубахъ, словно на клавишахъ, такіе пьесы, что хоть бы самому Листу или Тальбергу впору! То отдавалось у меня въ переднихъ зубахъ, то въ коренныхъ, какъ будто перекликались два хора; большой же передній рѣзецъ исполнялъ партію примадонны со всевозможными руладами, стокатто и трелями. Да, въ этой игрѣ была такая сила, такая гармонія, что я подъ конецъ утрачивалъ всякое человѣческое подобіе.

Вечерніе концерты перешли въ ночные. Во время одного изъ такихъ концертовъ, сопровождаемыхъ въ видѣ аккомпанимента дребезжаніемъ стеколъ въ окнахъ и шумомъ ливня, я бросилъ унылый взглядъ на ночникъ. Какъ разъ возлѣ него стоялъ мой письменный приборъ, и я ясно увидѣлъ,


Тот же текст в современной орфографии


Мои сапоги
(Невыдуманный рассказ)

В Риме есть улица, именуемая purificazione, но чистотою не отличающася! Идёт она то в гору, то под гору, повсюду валяются кочерыжки, черепки; из дверей остерии постоянно валит дым, а синьора соседка, — да, делать нечего, правда прежде всего! — вытряхивает по утрам в окна свои простыни. В этой улице ютится обыкновенно много иностранцев, но теперь страх лихорадки и других злокачественных болезней выгнал всех в Неаполь или во Флоренцию, и я жил в большом доме один-одинёшенек. Даже хозяин с хозяйкой не оставались тут на ночь.

Дом был большой, холодный; при нём крохотный садик, в котором вился вокруг тычинки горошек, да рос один полузачахший левкой. Зато в соседних садах, расположенных повыше, благоухали розы и золотились плодами лимонные деревья. Эти плоды отлично переносят беспрерывные дожди; розы, напротив, имели такой вид, как будто пролежали с неделю на дне морском.

Тоскливо тянулись для меня вечера в этих огромных, холодных комнатах; камин зиял своею чёрною пастью, на дворе лил дождь, выл ветер. Все двери были заперты наглухо, но что толку, если ветер пробирался сквозь щели и пел и гудел в комнате на все лады? Тоненькие щепочки в камине только вспыхивали да трещали, а тепла не давали никакого. Каменный пол, сырые стены, высокий потолок — нет, совсем не зимнее жильё! Если мне хотелось иногда согреться и вообще устроиться поуютнее, приходилось натягивать на себя тёплые дорожные сапоги, пальто, башлык и меховую шапку. Вот тогда действительно становилось довольно тепло, особенно тому боку, что поджаривался у камина. Но на этом свете надобно уметь вертеться, и я вертелся точно подсолнечник.

Вечера тянулись бесконечно; скука!.. Так вот зубы мои и начали задавать концерты, да ещё какие! Солидная датская зубная боль и сравниться не может с итальянскою. Итальянка разыгрывала на моих зубах, словно на клавишах, такие пьесы, что хоть бы самому Листу или Тальбергу впору! То отдавалось у меня в передних зубах, то в коренных, как будто перекликались два хора; большой же передний резец исполнял партию примадонны со всевозможными руладами, стаккато и трелями. Да, в этой игре была такая сила, такая гармония, что я под конец утрачивал всякое человеческое подобие.

Вечерние концерты перешли в ночные. Во время одного из таких концертов, сопровождаемых в виде аккомпанимента дребезжанием стёкол в окнах и шумом ливня, я бросил унылый взгляд на ночник. Как раз возле него стоял мой письменный прибор, и я ясно увидел,