А, вѣдь, то же самое пѣлъ вчера и тростникъ! То же самое, то же самое! Я глядѣлъ, глядѣлъ… я могу теперь сказать о знаменитой своей красотой долинѣ одно: красота чистѣйшей воды!
А, ведь, то же самое пел вчера и тростник! То же самое, то же самое! Я глядел, глядел… я могу теперь сказать о знаменитой своей красотой долине одно: красота чистейшей воды!
У хозяйки постоялаго двора, гдѣ я проживалъ въ Лександѣ, была внучка, премилый ребенокъ; всѣ мои пожитки приводили ее въ восторгъ: и пестрый мѣшокъ для бѣлья, и шотландскій пледъ, и красная сафьяновая подкладка чемодана. Дѣвочка часто заходила ко мнѣ въ комнату, и разъ я вырѣзалъ ей изъ листа бумаги турецкую мечеть съ минаретомъ и открытыми окнами; малютка ушла отъ меня, не помня себя отъ восторга. Немного погодя, я услышалъ во дворѣ громкіе разговоры и, догадавшись, что дѣло идетъ о моемъ произведеніи, тихонько вышелъ на деревянный балкончикъ и сталъ глядѣть внизъ, во дворъ. Тамъ стояла сама хозяйка и съ сіяющимъ лицомъ показывала собравшейся вокругъ нея толпѣ парней и дѣвушекъ вырѣзанную мною мечеть. Всѣ дивились на этотъ шедевръ искусства, а дѣвочка, бѣдненькая дѣвочка, кричала и протягивала ручонки за своею законною собственностью, которую у нея отняли,—ужъ черезчуръ она была хороша! Я удалился въ свою комнату, весьма польщенный такимъ признаніемъ моего таланта. Минуту спустя, въ дверь постучали, и вошла старушка-хозяйка съ цѣлой тарелкой пряниковъ.
«Я славлюсь своими пряниками на всю Далекарлію!» сказала она. «Только вотъ пеку-то ихъ все по старому фасону, какъ пекли еще при моей бабушкѣ. Вы, сударь, такъ чудесно вырѣзываете… Не вырѣжете-ли вы мнѣ новыхъ фасоновъ?»
Я и провелъ весь вечеръ за вырѣзываніемъ новыхъ фасоновъ для пряниковъ. Какихъ, какихъ только фигуръ я ни вырѣзалъ! И щелкуновъ въ рыцарскихъ сапогахъ со шпорами, и мельницы, и танцовщицъ съ ножкой, поднятою къ небесамъ. Старушка забрала ихъ всѣ, но танцовщицъ долго вертѣла въ рукахъ, стараясь угадать, гдѣ верхъ, гдѣ низъ: одна нога была поднята такъ высоко, что старуха приняла этихъ дамъ за одноногихъ и трехрукихъ. «Ну вотъ запаслась теперь новыми фасонами!» сказала она. «Только мудрены они!»
Надѣюсь, что я и до сихъ поръ еще живу въ Далекарліи… въ новыхъ фасонахъ пряниковъ.
У хозяйки постоялого двора, где я проживал в Лександе, была внучка, премилый ребёнок; все мои пожитки приводили её в восторг: и пёстрый мешок для белья, и шотландский плед, и красная сафьяновая подкладка чемодана. Девочка часто заходила ко мне в комнату, и раз я вырезал ей из листа бумаги турецкую мечеть с минаретом и открытыми окнами; малютка ушла от меня, не помня себя от восторга. Немного погодя, я услышал во дворе громкие разговоры и, догадавшись, что дело идёт о моём произведении, тихонько вышел на деревянный балкончик и стал глядеть вниз, во двор. Там стояла сама хозяйка и с сияющим лицом показывала собравшейся вокруг неё толпе парней и девушек вырезанную мною мечеть. Все дивились на этот шедевр искусства, а девочка, бедненькая девочка, кричала и протягивала ручонки за своею законною собственностью, которую у неё отняли, — уж чересчур она была хороша! Я удалился в свою комнату, весьма польщённый таким признанием моего таланта. Минуту спустя, в дверь постучали, и вошла старушка-хозяйка с целой тарелкой пряников.
«Я славлюсь своими пряниками на всю Далекарлию!» — сказала она. «Только вот пеку-то их всё по старому фасону, как пекли ещё при моей бабушке. Вы, сударь, так чудесно вырезаете… Не вырежете ли вы мне новых фасонов?»
Я и провёл весь вечер за вырезанием новых фасонов для пряников. Каких, каких только фигур я ни вырезал! И щелкунов в рыцарских сапогах со шпорами, и мельницы, и танцовщиц с ножкой, поднятою к небесам. Старушка забрала их все, но танцовщиц долго вертела в руках, стараясь угадать, где верх, где низ: одна нога была поднята так высоко, что старуха приняла этих дам за одноногих и трёхруких. «Ну вот запаслась теперь новыми фасонами!» — сказала она. «Только мудрёны они!»
Надеюсь, что я и до сих пор ещё живу в Далекарлии… в новых фасонах пряников.
На вывѣскѣ поэта, еслибы случилась въ ней надобность, характернѣе всего было бы изобразить Шехеразаду изъ «Тысячи и одной ночи», разсказывающую султану свои сказки. Шехеразада, это—самъ поэтъ, сул-
На вывеске поэта, если бы случилась в ней надобность, характернее всего было бы изобразить Шехеразаду из «Тысячи и одной ночи», рассказывающую султану свои сказки. Шехеразада, это — сам поэт, сул-
