Мы пріѣхали на постоялый дворъ. Страшный безпорядокъ и въ горницахъ и во дворѣ; все не на своемъ мѣстѣ! Мухи такъ унавозили бѣлую штукатурку стѣнъ, что онѣ казались крашеными. Ломаная мебель была покрыта вмѣсто чехловъ толстымъ слоемъ пыли. По дорогѣ, что шла передъ домомъ, былъ раскиданъ навозъ, а по навозу бѣгала дочка хозяина, молоденькая, стройная, бѣлая и румяная, босоногая, но съ большими золотыми серьгами въ ушахъ. Золото такъ и блестѣло на солнцѣ, и очень шло къ румянымъ щекамъ. Льнянаго цвѣта волосы были распущены по плечамъ. Знай дѣвушка, какъ она хороша, она бы навѣрно умылась!
Мы пошли по дорогѣ и набрели на бѣленькій уютный домикъ—полную противоположность постоялому двору. Дверь стояла настежь. Въ горницѣ сидѣла мать и плакала надъ умершимъ ребенкомъ. Другой ребенокъ, крохотный мальчуганъ, стоялъ возлѣ матери и вопросительно смотрѣлъ на нее своими умными глазками. Вдругъ онъ разжалъ ручонку, изъ нея вылетѣла бабочка и запорхала надъ тѣломъ умершаго малютки. Мать взглянула и улыбнулась, понявъ поэтическую игру случая.
Лошадей перепрягли, мы покатили дальше, и опять замелькали картины, картины безъ конца—и въ лѣсу, и въ полѣ, и въ мысляхъ, всюду!
Мы приехали на постоялый двор. Страшный беспорядок и в горницах и во дворе; всё не на своём месте! Мухи так унавозили белую штукатурку стен, что они казались крашеными. Ломаная мебель была покрыта вместо чехлов толстым слоем пыли. По дороге, что шла перед домом, был раскидан навоз, а по навозу бегала дочка хозяина, молоденькая, стройная, белая и румяная, босоногая, но с большими золотыми серьгами в ушах. Золото так и блестело на солнце, и очень шло к румяным щекам. Льняного цвета волосы были распущены по плечам. Знай девушка, как она хороша, она бы, наверно, умылась!
Мы пошли по дороге и набрели на беленький уютный домик — полную противоположность постоялому двору. Дверь стояла настежь. В горнице сидела мать и плакала над умершим ребёнком. Другой ребёнок, крохотный мальчуган, стоял возле матери и вопросительно смотрел на неё своими умными глазками. Вдруг он разжал ручонку, из неё вылетела бабочка и запорхала над телом умершего малютки. Мать взглянула и улыбнулась, поняв поэтическую игру случая.
Лошадей перепрягли, мы покатили дальше, и опять замелькали картины, картины без конца — и в лесу, и в поле, и в мыслях, всюду!
Стоило милѣйшему Чарльзу Диккенсу разсказать намъ о свиньѣ, мы и смѣемся теперь, едва заслышимъ ея хрюканье. Святой Антоній тоже взялъ свиней подъ свое покровительство, а, вспомнивъ о блудномъ сынѣ, непремѣнно вспомнишь и о свиномъ закуткѣ. Передъ такимъ-то закуткомъ и остановился однажды нашъ экипажъ. У самой дороги стоялъ крестьянскій домъ, а тутъ же, подъ бокомъ у него, и свиной закутокъ. Другой такой врядъ ли бы гдѣ нашелся! Это была огромная старинная парадная карета. Вынули изъ нея сидѣнья, сняли колеса и безъ дальнѣйшихъ церемоній ткнули въ землю брюхомъ. Теперь въ ней сидѣли четыре свиньи, но были ли онѣ первыми, попавшими сюда—сказать мудрено. О томъ же, что нынѣшнее помѣщеніе ихъ—урожденная парадная карета, свидѣтельствовало все, до сафьяноваго лоскутка, остатка внутренней обивки, включительно. И все, что мы разсказываемъ, истинная правда!
«Хрю-хрю!» слышалось изъ кареты, а сама карета скрипѣла и трещала, жалуясь на судьбу. Да, конецъ печальный! «Конецъ, конецъ краснымъ денькамъ!» вздыхала она или по крайней мѣрѣ могла бы вздыхать.
Случилось намъ опять проѣхать мимо нея осенью. Карета стояла на томъ же мѣстѣ, но свиней въ ней уже не было. Онѣ теперь хозяйничали въ лѣсу. Дождь такъ и сѣкъ деревья, а вѣтеръ рвалъ съ нихъ листья, ни на минуту не давая имъ отдыха. Птички всѣ давно улетѣли. «Конецъ краснымъ денькамъ!» вздыхала карета. Тоже самое твердила и вся природа, и
Стоило милейшему Чарльзу Диккенсу рассказать нам о свинье, мы и смеёмся теперь, едва заслышим её хрюканье. Святой Антоний тоже взял свиней под своё покровительство, а, вспомнив о блудном сыне, непременно вспомнишь и о свином закутке. Перед таким-то закутком и остановился однажды наш экипаж. У самой дороги стоял крестьянский дом, а тут же, под боком у него, и свиной закуток. Другой такой вряд ли бы где нашёлся! Это была огромная старинная парадная карета. Вынули из неё сиденья, сняли колёса и без дальнейших церемоний ткнули в землю брюхом. Теперь в ней сидели четыре свиньи, но были ли они первыми, попавшими сюда — сказать мудрено. О том же, что нынешнее помещение их — урождённая парадная карета, свидетельствовало всё, до сафьянового лоскутка, остатка внутренней обивки, включительно. И всё, что мы рассказываем, истинная правда!
«Хрю-хрю!» — слышалось из кареты, а сама карета скрипела и трещала, жалуясь на судьбу. Да, конец печальный! «Конец, конец красным денькам!» — вздыхала она или по крайней мере могла бы вздыхать.
Случилось нам опять проехать мимо неё осенью. Карета стояла на том же месте, но свиней в ней уже не было. Они теперь хозяйничали в лесу. Дождь так и сёк деревья, а ветер рвал с них листья, ни на минуту не давая им отдыха. Птички все давно улетели. «Конец красным денькам!» — вздыхала карета. Тоже самое твердила и вся природа, и
