на площадь Колонна и расположились подъ балкономъ Аннунціаты; за длинными оконными занавѣсями мелькалъ еще свѣтъ; душа моя была взволнована; я думалъ только о ней, и голосъ мой смѣло слился съ голосами другихъ. Кромѣ того, я долженъ былъ исполнить соло; по мѣрѣ того, какъ я пѣлъ, я все больше и больше забывалъ окружающее и все на свѣтѣ; я весь ушелъ въ міръ звуковъ, и голосъ мой звучалъ такъ мощно и въ то же время такъ нѣжно, какъ никогда прежде. Товарищи мои не могли удержаться отъ тихаго «браво», и съ меня было довольно,—я самъ сталъ прислушиваться къ своему голосу, и радость стѣснила мнѣ грудь: я чувствовалъ въ себѣ присутствіе божества! Когда Аннунціата показалась на балконѣ и низко поклонилась намъ въ знакъ благодарности, мнѣ казалось, что это относится ко мнѣ одному. Я слышалъ, какъ мой голосъ покрывалъ весь хоръ, являясь какъ бы душою этого огромнаго тѣла. Въ какомъ-то чаду упоенія вернулся я домой; суетныя мысли мои были заняты однимъ—удовольствіемъ, которое навѣрно доставило мое пѣніе Аннунціатѣ! Я, вѣдь, поразилъ имъ даже себя самого.
На слѣдующій день я отправился къ ней съ визитомъ и засталъ у нея Бернардо и многихъ другихъ знакомыхъ. Она была въ восторгѣ отъ чудеснаго тенора, который слышала вчера во время серенады; я покраснѣлъ, какъ маковъ цвѣтъ. Кто-то изъ присутствующихъ выдалъ меня, и она сейчасъ же повлекла меня къ фортепіано, требуя, чтобы я спѣлъ съ нею дуэтъ. Я стоялъ передъ инструментомъ, какъ преступникъ передъ эшафотомъ, увѣряя, что никакъ не могу пѣть. Но всѣ принялись просить меня, а Бернардо даже бранить за то, что я хотѣлъ лишить ихъ удовольствія слышать синьору. Она взяла меня за руку, и я былъ пойманъ, какъ птица; напрасно я билъ крыльями—пришлось пѣть! Дуэтъ былъ мнѣ знакомъ; Аннунціата сыграла прелюдію и начала; я поддерживалъ ее дрожащимъ голосомъ. Взглядъ ея покоился на мнѣ, какъ бы говоря: «Не робѣй! Слѣдуй за мною въ міръ звуковъ!» Я и думалъ только объ этомъ, да объ Аннунціатѣ. Скоро робость моя прошла, и я кончилъ дуэтъ смѣло и увѣренно. Бурные апплодисменты привѣтствовали насъ обоихъ, даже молчаливая старая еврейка дружески кивнула мнѣ головой.
— Да ты просто поразилъ меня!—шепнулъ мнѣ Бернардо и затѣмъ разсказалъ всѣмъ, что я отличаюсь еще однимъ прекраснымъ талантомъ—даромъ импровизаціи, которымъ и долженъ сейчасъ порадовать общество. Я былъ глубоко взволнованъ, но лестныя похвалы моему пѣнію и нѣкоторая увѣренность въ своихъ способностяхъ, а также просьбы Аннунціаты заставили меня рѣшиться импровизировать—въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ взрослымъ человѣкомъ. Я взялъ гитару Аннунціаты, а она задала мнѣ тему: «Безсмертіе». Я быстро обдумалъ богатую тему, взялъ нѣсколько вступительныхъ аккордовъ и началъ импровизацію.
на площадь Колонна и расположились под балконом Аннунциаты; за длинными оконными занавесями мелькал ещё свет; душа моя была взволнована; я думал только о ней, и голос мой смело слился с голосами других. Кроме того, я должен был исполнить соло; по мере того, как я пел, я всё больше и больше забывал окружающее и всё на свете; я весь ушёл в мир звуков, и голос мой звучал так мощно и в то же время так нежно, как никогда прежде. Товарищи мои не могли удержаться от тихого «браво», и с меня было довольно, — я сам стал прислушиваться к своему голосу, и радость стеснила мне грудь: я чувствовал в себе присутствие божества! Когда Аннунциата показалась на балконе и низко поклонилась нам в знак благодарности, мне казалось, что это относится ко мне одному. Я слышал, как мой голос покрывал весь хор, являясь как бы душою этого огромного тела. В каком-то чаду упоения вернулся я домой; суетные мысли мои были заняты одним — удовольствием, которое наверно доставило моё пение Аннунциате! Я, ведь, поразил им даже себя самого.
На следующий день я отправился к ней с визитом и застал у неё Бернардо и многих других знакомых. Она была в восторге от чудесного тенора, который слышала вчера во время серенады; я покраснел, как маков цвет. Кто-то из присутствующих выдал меня, и она сейчас же повлекла меня к фортепиано, требуя, чтобы я спел с нею дуэт. Я стоял перед инструментом, как преступник перед эшафотом, уверяя, что никак не могу петь. Но все принялись просить меня, а Бернардо даже бранить за то, что я хотел лишить их удовольствия слышать синьору. Она взяла меня за руку, и я был пойман, как птица; напрасно я бил крыльями — пришлось петь! Дуэт был мне знаком; Аннунциата сыграла прелюдию и начала; я поддерживал её дрожащим голосом. Взгляд её покоился на мне, как бы говоря: «Не робей! Следуй за мною в мир звуков!» Я и думал только об этом, да об Аннунциате. Скоро робость моя прошла, и я кончил дуэт смело и уверенно. Бурные аплодисменты приветствовали нас обоих, даже молчаливая старая еврейка дружески кивнула мне головой.
— Да ты просто поразил меня! — шепнул мне Бернардо и затем рассказал всем, что я отличаюсь ещё одним прекрасным талантом — даром импровизации, которым и должен сейчас порадовать общество. Я был глубоко взволнован, но лестные похвалы моему пению и некоторая уверенность в своих способностях, а также просьбы Аннунциаты заставили меня решиться импровизировать — в первый раз с тех пор, как я стал взрослым человеком. Я взял гитару Аннунциаты, а она задала мне тему: «Бессмертие». Я быстро обдумал богатую тему, взял несколько вступительных аккордов и начал импровизацию.
