комедіей!» Тогда еще я не зналъ ея дивнаго пѣвца, но не зналъ и никакой пѣвицы! Ахъ, если-бъ я могъ забыть Аннунціату!
Я посѣтилъ съ процессіею семь святыхъ церквей римскихъ, пѣлъ вмѣстѣ съ пилигримами и былъ проникнутъ искреннимъ глубокимъ чувствомъ, но вотъ подошелъ Бернардо и съ демонскою насмѣшкою во взорѣ шепнулъ мнѣ:—Ты-ли это, веселый адвокатъ и смѣлый импровизаторъ? Съ раскаяніемъ во взорѣ, съ главою, посыпанной пепломъ?! Какой же ты мастеръ играть разныя роли, Антоніо! Мнѣ за тобой не угнаться!
Колкая насмѣшка огорчила меня тѣмъ сильнѣе, что въ ней скрывалась истина!
Настала послѣдняя недѣля поста; иностранцы начали мало-по-малу возвращаться въ Римъ. Карета за каретою въѣзжала въ ворота дель Пополо и въ ворота дель Джіовани. Въ среду послѣ полудня началась обѣдня въ Сикстинской капеллѣ. Моя душа жаждала музыки; въ мірѣ звуковъ я надѣялся найти облегченіе и утѣшеніе. Давка была ужасная даже въ самой капеллѣ; переднее отдѣленіе ея все было занято женщинами. Для пріѣзжихъ особъ царской крови были устроены великолѣпныя, задрапированныя бархатомъ съ золотыми бахромами ложи на такой высотѣ, что изъ нихъ видно было даже отдѣленіе, переполненное женщинами и отгороженное отъ внутренней части капеллы искусной рѣзьбы рѣшеткою. Папская швейцарская гвардія щеголяла своими праздничными пестрыми мундирами; офицеры были въ легкихъ кирасахъ и каскахъ, украшенныхъ развѣвающимися султанами. Какъ шелъ этотъ нарядъ къ Бернардо, то и дѣло раскланивавшемуся со знакомыми ему красивыми молодыми дамами.
Я досталъ себѣ мѣсто возлѣ самыхъ перилъ, недалеко отъ хоръ, гдѣ помѣщались папскіе пѣвчіе. Позади меня сидѣла группа англичанъ; я видѣлъ ихъ во время карнавала въ неимовѣрно пестрыхъ маскарадныхъ костюмахъ, но и теперь они были одѣты чуть-ли не по маскарадному. Повидимому, имъ всѣмъ, даже десятилѣтнимъ мальчикамъ, хотѣлось изображать изъ себя офицеровъ! На всѣхъ были дорогіе мундиры изъ самыхъ яркихъ, бьющихъ въ глаза матерій съ такими же украшеніями. Одинъ, напримѣръ, былъ одѣтъ въ свѣтло-голубой сюртукъ, расшитый серебромъ; сапоги его были изукрашены золотомъ, а на головѣ красовалось что-то вродѣ тюрбана съ перьями и жемчугомъ. Въ Римѣ, гдѣ мундиръ помогаетъ всюду занимать лучшія мѣста, такіе костюмы, впрочемъ, не въ диковинку; окружающіе смѣялись надъ ними, меня же они не долго занимали.
Вотъ явились старые кардиналы въ своихъ великолѣпныхъ фіолетовыхъ бархатныхъ мантіяхъ съ бѣлыми пелеринами и усѣлись большимъ полукругомъ по ту сторону перилъ; каноники, несшіе шлейфы кардина-
комедией!» Тогда ещё я не знал её дивного певца, но не знал и никакой певицы! Ах, если б я мог забыть Аннунциату!
Я посетил с процессиею семь святых церквей римских, пел вместе с пилигримами и был проникнут искренним глубоким чувством, но вот подошёл Бернардо и с демонскою насмешкою во взоре шепнул мне: — Ты ли это, весёлый адвокат и смелый импровизатор? С раскаянием во взоре, с главою, посыпанной пеплом?! Какой же ты мастер играть разные роли, Антонио! Мне за тобой не угнаться!
Колкая насмешка огорчила меня тем сильнее, что в ней скрывалась истина!
Настала последняя неделя поста; иностранцы начали мало-помалу возвращаться в Рим. Карета за каретою въезжала в ворота дель Пополо и в ворота дель Джиовани. В среду после полудня началась обедня в Сикстинской капелле. Моя душа жаждала музыки; в мире звуков я надеялся найти облегчение и утешение. Давка была ужасная даже в самой капелле; переднее отделение её всё было занято женщинами. Для приезжих особ царской крови были устроены великолепные, задрапированные бархатом с золотыми бахромами ложи на такой высоте, что из них видно было даже отделение, переполненное женщинами и отгороженное от внутренней части капеллы искусной резьбы решёткою. Папская швейцарская гвардия щеголяла своими праздничными пёстрыми мундирами; офицеры были в лёгких кирасах и касках, украшенных развевающимися султанами. Как шёл этот наряд к Бернардо, то и дело раскланивавшемуся со знакомыми ему красивыми молодыми дамами.
Я достал себе место возле самых перил, недалеко от хор, где помещались папские певчие. Позади меня сидела группа англичан; я видел их во время карнавала в неимоверно пёстрых маскарадных костюмах, но и теперь они были одеты чуть ли не по маскарадному. По-видимому, им всем, даже десятилетним мальчикам, хотелось изображать из себя офицеров! На всех были дорогие мундиры из самых ярких, бьющих в глаза материй с такими же украшениями. Один, например, был одет в светло-голубой сюртук, расшитый серебром; сапоги его были изукрашены золотом, а на голове красовалось что-то вроде тюрбана с перьями и жемчугом. В Риме, где мундир помогает всюду занимать лучшие места, такие костюмы, впрочем, не в диковинку; окружающие смеялись над ними, меня же они недолго занимали.
Вот явились старые кардиналы в своих великолепных фиолетовых бархатных мантиях с белыми пелеринами и уселись большим полукругом по ту сторону перил; каноники, несшие шлейфы кардина-
