ясь въ первые небыстрые шаги вальса. — Прелесть какая легкость, précision, — говорилъ онъ ей то, что говорилъ почти всѣмъ хорошимъ знакомымъ.
Она улыбнулась но его похвалу и черезъ его плечо продолжала разглядывать залу. Она была не вновь выѣзжающая, у которой на балѣ всѣ лица сливаются въ одно волшебное впечатлѣніе; она и не была затасканная по баламъ дѣвушка, которой всѣ лица были такъ знакомы, что наскучили; но она было на серединѣ этихъ двухъ, — она была возбуждена, а вмѣстѣ съ тѣмъ обладала собой настолько, что могла наблюдать. Въ лѣвомъ углу залы, она видѣла, сгруппировался цвѣтъ общества. Тамъ была до невозможнаго обнаженная красавица Лиди, жена Корсунскаго, тамъ была хозяйка, тамъ сіялъ своей лысиной Кривинъ, всегда бывшій тамъ, гдѣ цвѣтъ общества; туда смотрѣли юноши, не смѣя подойти, и тамъ она нашла глазами Стиву и потомъ увидала прелестную фигуру и голову Анны въ черномъ бархатномъ платьѣ. И онъ былъ тутъ. Кити не видала его съ того вечера, когда она отказала Левину. Кити своими дальнозоркими глазами тотчасъ узнала его и даже замѣтила, что онъ смотрѣлъ на нее.
— Что жъ, еще туръ? Вы не устали? — сказалъ Корсунскій, слегка запыхавшись.
— Нѣтъ, благодарствуйте!
— Куда же отвести васъ?
— Каренина тутъ, кажется… отведите меня къ ней.
— Куда прикажете.
И Корсунскій завальсировалъ, умѣряя шагъ, прямо на толпу въ лѣвомъ углу залы, приговаривая: „pardon, mesdsames, pardon, pardon, mesdames“, и, лавируя между моремъ кружевъ, тюля и лентъ и не зацѣпивъ ни за перышко, повернулъ круто свою даму, такъ что открылись ея тонкія ножки въ ажурныхъ чулкахъ, а шлейфъ разнесло опахаломъ и закрыло имъ колѣни Кривину. Корсунскій поклонился, выпрямилъ открытую грудь и подалъ руку, чтобы провести ее къ Аннѣ Аркадьевнѣ. Кити,
