раскраснѣвшись, сняла шлейфъ съ колѣнъ Кривина и, закруженная немного, оглянулась, отыскивая Анну. Анна была не въ лиловомъ, какъ того непремѣнно хотѣла Кити, а въ черномъ, низко срѣзанномъ бархатномъ платьѣ, открывавшемъ ея точеныя, какъ старой слоновой кости, полныя плечи и грудь и округлыя руки съ тонкою крошечною кистью. Все платье было обшито венеціанскимъ гипюромъ. На головѣ у нея, въ черныхъ волосахъ, своихъ безъ примѣси, была маленькая гирлянда анютиныхъ глазокъ и такая же на черной лентѣ пояса между бѣлыми кружевами. Прическа ея была незамѣтна. Замѣтны были только, украшая ее, эти своевольныя короткія колечки курчавыхъ волосъ, всегда выбивавшіяся на затылкѣ и вискахъ. На точеной крѣпкой шеѣ была нитка жемчуга.
Кити видѣла каждый день Анну, была влюблена въ нее и представляла себѣ ее непремѣнно въ лиловомъ. Но теперь, увидавъ ее въ черномъ, она почувствовала, что не понимала всей ея прелести. Она теперь увидала ее совершенно новою и неожиданною для себя. Теперь она поняла, что Анна не могла быть въ лиловомъ и что ея прелесть состояла именно въ томъ, что она всегда выступала изъ своего туалета, что туалетъ никогда не могъ быть виденъ на ней. И черное платье съ пышными кружевами не было видно на ней; это была только рамка и была видна только она, простая, естественная, изящная, вмѣстѣ веселая и оживленная.
Она стояла, какъ и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити подошла къ этой кучкѣ, говорила съ хозяиномъ дома, слегка поворотивъ къ нему голову.
— Нѣтъ, я не брошу камня, — отвѣчала она ему на что-то, — хотя я не понимаю, — продолжала она, пожавъ плечами, и тотчасъ же съ нѣжною улыбкой покровительства обратилась къ Кити. Бѣглымъ женскимъ взглядомъ окинувъ ея туалетъ, она сдѣлала чуть замѣтное, но понятное для Кити, одобрительное ея туалету и красотѣ движеніе головой. — Вы и въ залу входите танцуя, — прибавила она.
