рымъ и теперь не танцовала мазурки. Даже не было надежды, чтобы ее пригласили, именно потому, что она имѣла слишкомъ большой успѣхъ въ свѣтѣ и никому въ голову не могло придти, чтобъ она не была приглашена до сихъ поръ. Надо было сказать матери, что она больна, и уѣхать домой, но на это у нея не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла въ глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облакомъ вокругъ ея тонкаго стана; одна обнаженная, худая, нѣжная дѣвичья рука, безсильно опущенная, утонула въ складкахъ розоваго тюника; въ другой она держала вѣеръ и быстрыми короткими движеніями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но вопреки этому виду бабочки, только что уцѣпившейся за травку и готовой вотъ-вотъ вспорхнувъ развернутъ радужные крылья, страшное отчаяніе щемило ей сердце.
„А можетъ быть и ошибаюсь, можетъ быть этого не было?“ И она опять вспоминала все, что она видѣла.
— Кити, что жъ это такое? — сказала графиня Нордстонъ, по ковру неслышно подойдя къ ней. — Я не понимаю этого.
У Кити дрогнула нижняя губа; она быстро встала.
— Кити, ты не танцуешь мазурки?
— Нѣтъ, нѣтъ, — сказала Кити дрожащимъ отъ слезъ голосомъ.
— Онъ при мнѣ звалъ ее на мазурку, — сказала Нордстонъ, зная, что Кити пойметъ, кто онъ и она. — Она сказала: развѣ вы не танцуете съ княжной Щербацкой?
— Ахъ, мнѣ все равно! — отвѣчала Кити.
Никто, кромѣ ея самой, не понималъ ея положенія, никто не зналъ того, что она вчера отказала человѣку, котораго она, можетъ быть, любила, и отказала потому, что вѣрила въ другого.
Графиня Нордстонъ нашла Корсунскаго, съ которымъ она танцовала мазурку, и велѣла ему пригласить Кити.
Кити танцовала въ первой парѣ, и къ ея счастію ей не надо
