— Да пріѣзжай теперь ко мнѣ, — сказалъ Левинъ. — Какъ бы мы хорошо устроились!
— Я бы пріѣхалъ къ тебѣ, если бы зналъ, что не найду Сергѣя Иваныча.
— Ты его не найдешь. Я живу совершенно независимо отъ него.
— Да, но какъ ни говори, ты долженъ выбрать между мною и имъ, — сказалъ онъ, робко глядя въ глаза брату.
Эта робость тронула Константина.
— Если хочешь знать всю мою исповѣдь въ этомъ отношеніи, я скажу тебѣ, что въ вашей ссорѣ съ Сергѣемъ Иванычемъ я не беру ни той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправъ болѣе внѣшнимъ образомъ, а онъ болѣе внутренно.
— А, а! Ты понялъ это, ты понялъ это? — радостно закричалъ Николай.
— Но я лично, если ты хочешь знать, больше дорожу дружбой съ тобой, потому что…
— Почему, почему?
Константинъ не могъ сказать, что онъ дорожитъ потому, что Николай несчастенъ и ему нужна дружба. Но Николай понялъ, что онъ хотѣлъ сказать именно это, и, нахмурившись, взялся опять за водку.
— Будетъ, Николай Дмитричъ! — сказала Марья Николаевна, протягивая пухлую обнаженную руку къ графинчику.
— Пусти! Не приставай! Прибью! — крикнулъ онъ.
Марья Николаевна улыбнулась кроткою и доброю улыбкой, которая сообщилась и Николаю, и приняла водку.
— Да ты думаешь, она ничего не понимаетъ? — сказалъ Николай. — Она все это понимаетъ лучше всѣхъ насъ. Правда, что есть въ ней что-то хорошее, милое?
— Вы никогда прежде не были въ Москвѣ? — сказалъ ей Константинъ, чтобы сказать что-нибудь.
— Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кромѣ мирового судьи, когда ее судили за то, что она хотѣла уйти
