— У каждого есть въ душѣ свои skeletons, какъ говорятъ англичане.
— Какой же у тебя skeleton? У тебя все такъ ясно.
— Есть! — вдругъ сказала Анна, и неожиданно послѣ слезъ хитрая, смѣшливая улыбка сморщила ея губы.
— Ну, такъ онъ смѣшной, твой skeleton, а не мрачный, — улыбаясь сказала Долли.
— Нѣтъ, мрачный. Ты знаешь, отчего я ѣду нынче, а не завтра? Это признаніе, которое меня давило, я хочу тебѣ его сдѣлать, — сказала Анна, рѣшительно откидываясь на креслѣ и глядя прямо въ глаза Долли.
И, къ удивленію своему, Долли увидала, что Анна покраснѣла до ушей, до вьющихся черныхъ косицъ на шеѣ.
— Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не пріѣхала обѣдать? Она ревнуетъ ко мнѣ. Я испортила… я была причиной того, что балъ этотъ былъ для нея мученіемъ, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонкимъ голосомъ протянувъ слово „немножко“.
— О, какъ ты это похоже сказала на Стиву, — смѣясь сказала Долли.
Анна оскорбилась.
— О нѣтъ, о нѣтъ! Я не Стива, — сказала она хмурясь. — Я оттого говорю тебѣ, что я ни на минуту даже не позволяю себѣ сомнѣваться въ себѣ, — сказала Анна.
Но въ ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только сомнѣвалась въ себѣ, она чувствовала волненіе при мысли о Вронскомъ и уѣзжала скорѣе, чѣмъ хотѣла, только для того, чтобы больше не встрѣчаться съ нимъ.
— Да, Стива мнѣ говорилъ, что ты съ нимъ танцовала мазурку и что онъ…
— Ты не можешь себѣ представить, какъ это смѣшно вышло. Я только думала сватать, и вдругъ совсѣмъ другое. Можетъ быть, я противъ воли…
