— Да, какъ видишь, нѣжный мужъ, нѣжный, какъ на другой годъ женитьбы, сгоралъ желаніемъ увидѣть тебя, — сказалъ онъ своимъ медлительнымъ тонкимъ голосомъ и тѣмъ тономъ, который онъ всегда почти употреблялъ съ ней, — тономъ насмѣшки надъ тѣмъ, кто бы въ самомъ дѣлѣ такъ говорилъ.
— Сережа здоровъ? — спросила она.
— И это вся награда, — сказалъ онъ, — за мою пылкость? Здоровъ, здоровъ…
Вронскій и не пытался заснуть всю эту ночь. Онъ сидѣлъ на своемъ креслѣ, то прямо устремивъ глаза впередъ себя, то оглядывая входившихъ и выходившихъ, и если и прежде онъ поражалъ и волновалъ незнакомыхъ ему людей своимъ видомъ непоколебимаго спокойствія, то теперь онъ еще болѣе казался гордъ и самодовлѣющъ. Онъ смотрѣлъ на людей, какъ на вещи. Молодой нервный человѣкъ, служащій въ окружномъ судѣ, сидѣвшій противъ него, возненавидѣлъ его за этотъ видъ. Молодой человѣкъ и закуривалъ у него, и заговаривалъ съ нимъ, и даже толкалъ его, чтобы дать ему почувствовать, что онъ не вещь, а человѣкъ, но Вронскій смотрѣлъ на него все такъ же, какъ на фонарь, и молодой человѣкъ гримасничалъ, чувствуя, что онъ теряетъ самообладаніе подъ давленіемъ этого непризнаванія его человѣкомъ.
Вронскій ничего и никого не видалъ. Онъ чувствовалъ себя царемъ, не потому, чтобъ онъ вѣрилъ, что произвелъ впечатлѣніе на Анну, — онъ еще не вѣрилъ этому, — но потому, что впечатлѣніе, которое она произвела на него, давало ему счастіе и гордость.
Что изъ этого всего выйдетъ, онъ не зналъ и даже не думалъ. Онъ чувствовалъ, что всѣ его доселѣ распущенныя, разбросанныя силы были собраны въ одно и съ страшною энергіей были направлены къ одной блаженной цѣли. И онъ былъ счастливъ этимъ. Онъ зналъ только, что сказалъ ей правду: что
