бился въ размышленія, какъ бы разрѣшая трудный вопросъ. Рѣшеніе наконецъ было изложено: ѣхать и не вѣрить шарлатанамъ, а во всемъ обращаться къ нему.
Какъ будто что-то веселое случилось послѣ отъѣзда доктора. Мать повеселѣла, вернувшись къ дочери, и Кити притворилась, что она повеселѣла. Ей часто, почти всегда, приходилось теперь притворяться.
— Право, я здорова, maman. Но если вы хотите ѣхать, поѣдемте, — сказала она и, стараясь показать, что интересуется предстоящею поѣздкой, стала говорить о приготовленіяхъ къ отъѣзду.
Вслѣдъ за докторомъ пріѣхала Долли. Она знала, что въ этотъ день долженъ быть консиліумъ, и, несмотря на то, что недавно поднялась отъ родовъ (она родила дѣвочку въ концѣ зимы), несмотря на то, что у нея было много своего горя и заботъ, она, оставивъ грудного ребенка и заболѣвшую дѣвочку, заѣхала узнать объ участи Кити, которая рѣшалась нынче.
— Ну, что? — сказала она, входя въ гостиную и не снимая шляпы. — Вы всѣ веселыя. Вѣрно хорошо?
Ей попробовали разсказывать, что говорилъ докторъ, но оказалось, что, хотя докторъ и говорилъ очень складно и долго, никакъ нельзя было передать того, что онъ сказалъ. Интересно было только то, что рѣшено ѣхать за границу.
Долли невольно вздохнула. Лучшій другъ ея, сестра, уѣзжала. А жизнь ея была не весела. Отношенія къ Степану Аркадьевичу послѣ примиренія сдѣлались унизительны. Спайка, сдѣланная Анной, оказалась не прочна, и семейное согласіе надломилось опять въ томъ же мѣстѣ. Опредѣленнаго ничего не было, но Степана Аркадьевича никогда почти не было дома, денегъ тоже никогда почти не было, и подозрѣнія невѣрностей постоянно мучили Долли, и она уже отгоняла ихъ отъ себя, боясь испытаннаго страданія ревности. Первый взрывъ ревно-
