решься, а ласкаешь волосы дохлыхъ бабъ. Ну, что, Долинька, — обратился онъ къ старшей дочери, — твой козырь что подѣлываетъ?
— Ничего, папа, — отвѣчала Долли, понимая, что рѣчь идетъ о мужѣ. — Все ѣздитъ, я его почти не вижу, — не могла она не прибавить съ насмѣшливою улыбкой.
— Что жъ, онъ не уѣхалъ еще въ деревню лѣсъ продавать?
— Нѣтъ, все собирается.
— Вотъ какъ! — проговорилъ князь. — Такъ и мнѣ собираться? Слушаю-съ, — обратился онъ къ женѣ, садясь. — А ты вотъ что, Катя, — прибавилъ онъ къ меньшой дочери, — ты когда-нибудь, въ одинъ прекрасный день, проснись и скажи себѣ: да вѣдь я совсѣмъ здорова и весела, и пойдемъ съ папа опять рано утромъ по морозцу гулять. А?
Казалось, очень просто было то, что́ сказалъ отецъ, но Кити при этихъ словахъ смѣшалась и растерялась, какъ уличенный преступникъ. „Да, онъ все знаетъ, все понимаетъ и этими словами говоритъ мнѣ, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыдъ“. Она не могла собраться съ духомъ отвѣтить что-нибудь. Начала было и вдругъ расплакалась и выбѣжала изъ комнаты.
— Вотъ твои шутки! — напустилась княгиня на мужа. — Ты всегда… — начала она свою укоризненную рѣчь.
Князь слушалъ довольно долго упреки княгини и молчалъ, но лицо его все болѣе и болѣе хмурилось.
— Она такъ жалка, бѣдняжка, такъ жалка, а ты не чувствуешь, что ей больно отъ всякаго намека на то, что́ причиной. Ахъ, такъ ошибаться въ людяхъ! — оказала княгиня, и по перемѣнѣ ея тона Долли и князь поняли, что она говорила о Вронскомъ. — Я не понимаю, какъ нѣтъ законовъ противъ такихъ гадкихъ, неблагородныхъ людей.
— Ахъ, не слушалъ бы, — мрачно проговорилъ князь, вставая съ кресла и какъ бы желая уйти, но останавливаясь въ дверяхъ. — Законы есть, матушка, и если ты ужъ вызвала меня на
