Онъ зналъ очень хорошо, что въ глазахъ Бетси и всѣхъ свѣтскихъ людей онъ не рисковалъ быть смѣшнымъ. Онъ зналъ очень хорошо, что въ глазахъ этихъ лицъ роль несчастнаго любовника дѣвушки и вообще свободной женщины можетъ быть смѣшна; но роль человѣка, приставшаго къ замужней женщинѣ и во что бы то ни стало положившаго свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее въ прелюбодѣяніе, — что роль эта имѣетъ что-то красивое, величественное и никогда не можетъ быть смѣшна, и поэтому онъ съ гордою и веселою, игравшею подъ его усами улыбкой опустилъ бинокль и посмотрѣлъ на кузину.
— А отчего вы не пріѣхали обѣдать? — сказала она, любуясь имъ.
— Это надо разсказать вамъ. Я былъ занятъ и чѣмъ? Даю вамъ это изо ста, изъ тысячи… не угадаете. Я мирилъ мужа съ оскорбителемъ его жены. Да, право!
— Что жъ, и помирили?
— Почти.
— Надо, чтобы вы мнѣ это разсказали, сказала она вставая. — Приходите въ тотъ антрактъ.
— Нельзя: я ѣду во французскій театръ.
— Отъ Нильсонъ? — съ ужасомъ спросила Бетси, которая ни за что бы не распознала Нильсонъ отъ всякой хористки.
— Что жъ дѣлать? Мнѣ тамъ свиданье, все по этому дѣлу моего миротворства.
— Блаженны миротворцы, они спасутся, — сказала Бетси, вспоминая что-то подобное, слышанное ею отъ кого-то. — Ну, такъ садитесь, разскажите, что такое?
И опять она сѣла.
— Это немножко нескромно, но такъ мило, что ужасно хочется разсказать, — сказалъ Вронскій, глядя на нее смѣющимися глазами. — Я не буду называть фамилій.
— Но я буду угадывать, тѣмъ лучше.
