Почти въ одно и то же время вошли хозяйка съ освѣженною прической и освѣженнымъ лицомъ изъ одной двери и гости изъ другой въ большую гостиную съ темными стѣнами, пушистыми коврами и ярко освѣщеннымъ столомъ, блестѣвшимъ подъ огнями свѣчъ бѣлизною скатерти, серебромъ самовара и прозрачнымъ фарфоромъ чайнаго прибора.
Хозяйка сѣла за самоваръ и сняла перчатки. Передвигая стулья съ помощью незамѣтныхъ лакеевъ, общество размѣстилось, раздѣлившись на двѣ части, — у самовара съ хозяйкой и на противоположномъ концѣ гостиной, около красивой жены посланника въ черномъ бархатѣ и съ черными рѣзкими бровями. Разговоръ въ обоихъ центрахъ, какъ и всегда въ первыя минуты, колебался, перебиваемый встрѣчами, привѣтствіями, предложеніемъ чая, какъ бы отыскивая, на чемъ остановиться.
— Она необыкновенно хороша, какъ актриса; видно, что она изучила Каульбаха, — говорилъ дипломатъ въ кружкѣ жены посланника, — вы замѣтили, какъ она упала…
— Ахъ, пожалуйста, не будемъ говорить про Нильсонъ! Про нее нельзя ничего сказать новаго, — сказала толстая, красная, безъ бровей и безъ шиньона, бѣлокурая дама въ старомъ шелковомъ платьѣ. Это была княгиня Мягкая, извѣстная своею простотою, грубостью обращенія и прозванная enfant terrible. Княгиня Мягкая сидѣла посрединѣ между обоими кружками и, прислушиваясь, принимала участіе то въ томъ, то въ другомъ. — Мнѣ нынче три человѣка сказали эту самую фразу про Каульбаха, точно сговорились. И фраза, не знаю чѣмъ, такъ понравилась имъ.
Разговоръ былъ прерванъ этимъ замѣчаніемъ, и надо было придумывать опять новую тему.
— Разскажите намъ что-нибудь забавное, но не злое, — сказала жена посланника, великая мастерица изящнаго разговора, называемаго по-англійски small-talk, обращаясь къ дипломату, тоже не знавшему, что теперь начать.
