— Ну, Агаѳья Ѳедоровна, — сказалъ ей Степанъ Аркадьевичъ, цѣлуя кончики своихъ пухлыхъ пальцевъ, — какой полотокъ у васъ, какой травничокъ!.. А что, не пора ли, Костя? — прибавилъ онъ.
Левинъ взглянулъ въ окно на спускавшееся за оголенныя макушки лѣса солнце.
— Пора, пора, — сказалъ онъ. — Кузьма, закладывать линейку! — и побѣжалъ внизъ.
Степанъ Аркадьевичъ, сойдя внизъ, самъ аккуратно снялъ парусиновый чехолъ съ лакированнаго ящика и, отворивъ его, сталъ собирать свое дорогое, новаго фасона, ружье. Кузьма, уже чуявшій большую дачу на водку, не отходилъ отъ Степана Аркадьевича и надѣвалъ ему и чулки, и сапоги, что́ Степанъ Аркадьевичъ охотно предоставлялъ ему дѣлать.
— Прикажи, Костя, если пріѣдетъ Рябининъ купецъ — я ему велѣлъ нынче пріѣхать — принять и подождать…
— А ты развѣ Рябинину продаешь лѣсъ?
— Да. Ты развѣ знаешь его?
— Какъ же, знаю. Я съ нимъ имѣлъ дѣло „положительно и окончательно“.
Степанъ Аркадьевичъ засмѣялся. „Окончательно и положительно“ были любимыя слова купца.
— Да, онъ удивительно смѣшно говоритъ. Поняла, куда хозяинъ идетъ! — прибавилъ онъ, потрепавъ рукой Ласку, которая, подвизгивая, вилась около Левина и лизала то его руку, то его сапоги и ружье.
Долгуша уже стояла у крыльца, когда они вышли.
— Я велѣлъ заложить, хотя недалеко; а то пѣшкомъ пройдемъ?
— Нѣтъ, лучше поѣдемъ, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, подходя къ долгушѣ. Онъ сѣлъ, обернулъ себѣ ноги тигровымъ пледомъ и закурилъ сигару. — Какъ это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствіе, а вѣнецъ и признакъ удовольствія. Вотъ это жизнь! Какъ хорошо! Вотъ бы какъ я желалъ жить!
