этимъ чувствовать, что неприлично преждевременно составлять сужденіе, и ничего ему не отвѣтилъ.
— Кто это входилъ? — спросилъ онъ у сторожа.
— Какой-то, ваше превосходительство, безъ спросу влѣзъ, только я отвернулся. Васъ спрашивали. Я говорю: когда выйдутъ члены, тогда…
— Гдѣ онъ?
— Нешто вышелъ въ сѣни, а то все тутъ ходилъ. Этотъ самый, — сказалъ сторожъ, указывая на сильно сложеннаго широкоплечаго человѣка съ курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбѣгалъ наверхъ по стертымъ ступенькамъ каменной лѣстницы. Одинъ изъ сходившихъ внизъ съ портфелемъ худощавый чиновникъ, пріостановившись, неодобрительно посмотрѣлъ на ноги бѣгущаго и потомъ вопросительно взглянулъ на Облонскаго.
Степанъ Аркадьевичъ стоялъ надъ лѣстницей. Добродушно сіяющее лицо его изъ-за шитаго воротника мундира просіяло еще болѣе, когда онъ узналъ вбѣгавшаго.
— Такъ и есть! Левинъ, наконецъ! — проговорилъ онъ съ дружескою, насмѣшливою улыбкой, оглядывая подходившаго къ нему Левина. — Какъ это ты не побрезгалъ найти меня въ этомъ вертепѣ? — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, не довольствуясь пожатіемъ руки и цѣлуя своего пріятеля.—Давно ли?
— Я сейчасъ пріѣхалъ, и очень хотѣлось тебя видѣть,—отвѣчалъ Левинъ, застѣнчиво и вмѣстѣ съ тѣмъ сердито и безпокойно оглядываясь вокругъ.
— Ну, пойдемъ въ кабинетъ,—сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, знавшій самолюбивую и озлобленную застѣнчивость своего пріятеля, и, схвативъ его за руку, онъ повлекъ его за собой, какъ будто проводя между опасностями.
Степанъ Аркадьевичъ былъ на „ты“ почти со всѣми своими знакомыми: со стариками шестидесяти лѣтъ, съ мальчиками двадцати лѣтъ, съ актерами, съ министрами, съ купцами и съ генерал-адъютантами, такъ что очень многіе изъ бывшихъ съ
