Вронскій съ удивленіемъ приподнялъ голову и посмотрѣлъ, какъ онъ умѣлъ смотрѣть, не въ глаза, а на лобъ англичанина, удивляясь смѣлости его вопроса. Но, понявъ, что англичанинъ, дѣлая этотъ вопросъ, смотрѣлъ на него не какъ на хозяина, но какъ на жокея, отвѣтилъ ему:
— Мнѣ нужно къ Брянскому, я черезъ часъ буду дома.
„Который разъ мнѣ дѣлаютъ нынче этотъ вопросъ!“ сказалъ онъ себѣ и покраснѣлъ, что съ нимъ рѣдко бывало. Англичанинъ внимательно посмотрѣлъ на него и, какъ будто онъ зналъ, куда ѣдетъ Вронскій, прибавилъ:
— Первое дѣло быть спокойнымъ предъ ѣздой, — сказалъ онъ, — не будьте не въ духѣ и ничѣмъ не разстраивайтесь.
— All right, — улыбаясь отвѣчалъ Вронскій и, вскочивъ въ коляску, велѣлъ ѣхать въ Петергофъ.
Едва онъ отъѣхалъ нѣсколько шаговъ, какъ туча, съ утра угрожавшая дождемъ, надвинулась, и хлынулъ ливень.
„Плохо, — подумалъ Вронскій, поднимая верхъ коляски. — И то грязно было, а теперь совсѣмъ болото будетъ“. Сидя въ уединеніи закрытой коляски, онъ досталъ письмо матери и записку брата и прочелъ ихъ.
Да, все это было то же и то же. Всѣ, его мать, его братъ, всѣ находили нужнымъ вмѣшиваться въ его сердечныя дѣла. Это вмѣшательство возбуждало въ немъ злобу — чувство, которое онъ рѣдко испытывалъ. „Какое имъ дѣло? Почему всякій считаетъ своимъ долгомъ заботиться обо мнѣ? И отчего они пристаютъ ко мнѣ? Оттого, что они видятъ, что это что-то такое, чего они не могутъ понять. Если бы это была обыкновенная пошлая свѣтская связь, они бы оставили меня въ покоѣ. Они чувствуютъ, что это что-то другое, что это не игрушка и что эта женщина дороже для меня жизни. И это-то непонятно и потому досадно имъ. Какая ни есть и ни будетъ наша судьба, мы ее сдѣлали и мы на нее не жалуемся, — говорилъ онъ, въ словѣ мы соединяя себя съ Анною. — Нѣтъ, имъ надо научить насъ какъ жить. Они и понятія не имѣютъ о томъ, что такое
