Ливень былъ непродолжительный, и, когда Вронскій подъѣзжалъ на всей рыси коренного, вытягивавшаго скакавшихъ уже безъ вожжей по грязи пристяжныхъ, солнце опять выглянуло, и крыши дачъ, старыя липы садовъ по обѣимъ сторонамъ главной улицы блестѣли новымъ блескомъ, и съ вѣтвей весело капала, а съ крышъ бѣжала вода. Онъ не думалъ уже о томъ, какъ этотъ ливень испортитъ гипподромъ, но теперь радовался тому, что, благодаря этому дождю, навѣрное застанетъ ее дома и одну, такъ какъ онъ зналъ, что Алексѣй Александровичъ, недавно вернувшійся съ водъ, не переѣзжалъ изъ Петербурга.
Надѣясь застать ее одну, Вронскій, какъ онъ и всегда дѣлалъ это, чтобы меньше обратить на себя вниманіе, слѣзъ, не переѣзжая мостика, и пошелъ пѣшкомъ. Онъ не пошелъ на крыльцо съ улицы, но вошелъ во дворъ.
— Баринъ пріѣхалъ? — спросилъ онъ у садовника.
— Никакъ нѣтъ. Барыня дома. Да вы съ крыльца пожалуйте; тамъ люди есть, отопрутъ, — отвѣчалъ садовникъ.
— Нѣтъ, я изъ сада пройду.
И, убѣдившись, что она одна, и желая застать ее врасплохъ, такъ какъ онъ не обѣщался быть нынче и она вѣрно не думала, что онъ пріѣдетъ предъ скачками, онъ пошелъ, придерживая саблю и осторожно шагая по песку дорожки, обсаженной цвѣтами, къ террасѣ, выходившей въ садъ. Вронскій теперь забылъ все, что онъ думалъ дорогой о тяжести и трудности своего положенія. Онъ думалъ объ одномъ: что сейчасъ увидитъ ее не въ одномъ воображеніи, но живую, всю, какая она есть въ дѣйствительности. Онъ уже входилъ, ступая во всю ногу, чтобы не шумѣть, по отлогимъ ступенямъ террасы, когда вдругъ вспомнилъ то, что онъ всегда забывалъ, и то, что составляло самую мучительную сторону его отношеній къ ней, — ея сына, съ его вопрошающимъ, противнымъ, какъ ему казалось, взглядомъ.
