и не терялъ самообладанія), Вронскій велѣлъ ѣхать къ баракамъ. Отъ бараковъ ему уже были видны море экипажей, пѣшеходовъ, солдатъ, окружавшихъ гипподромъ, и кипящія народомъ бесѣдки. Шли вѣроятно вторыя скачки, потому что въ то время, какъ онъ входилъ въ баракъ, онъ слышалъ звонокъ. Подходя къ конюшнѣ, онъ встрѣтился съ бѣлоногимъ рыжимъ Гладіаторомъ Махотина, котораго въ оранжевой съ синимъ попонѣ съ кажущимися огромными, отороченными синимъ ушами вели на гипподромъ.
— Гдѣ Кордъ? — спросилъ онъ у конюха.
— Въ конюшнѣ, сѣдлаютъ.
Въ отворенномъ денникѣ Фру-Фру уже была осѣдлана. Ее собирались выводить.
— Не опоздалъ?
— All right! All right! Все исправно, все исправно, — проговорилъ англичанинъ, — не будьте взволнованы.
Вронскій еще разъ окинулъ взглядомъ прелестныя, любимыя формы лошади, дрожавшей всѣмъ тѣломъ, и, съ трудомъ оторвавшись отъ этого зрѣлища, вышелъ изъ барака. Онъ подъѣхалъ къ бесѣдкамъ въ самое выгодное время, для того чтобы не обратитъ на себя ничьего вниманія. Только что кончилась двухверстная скачка, и всѣ глаза были устремлены на кавалергарда впереди и лейб-гусара сзади, изъ послѣднихъ силъ погонявшихъ лошадей и подходившихъ къ столбу. Изъ середины и извнѣ круга всѣ тѣснились къ столбу, и кавалергардская группа солдатъ и офицеровъ громкими возгласами выражала радость ожидаемаго торжества своего офицера и товарища. Вронскій незамѣтно вошелъ въ середину толпы почти въ то самое время, какъ раздался звонокъ, оканчивающій скачки, и высокій, забрызганный грязью кавалергардъ, пришедшій первымъ, опустившись на сѣдло, сталъ спускать поводья своему сѣрому, потемнѣвшему отъ пота, тяжело дышащему жеребцу.
Жеребецъ, съ усиліемъ тыкаясь ногами, укоротилъ быстрый ходъ своего большого тѣла, и кавалергардскій офицеръ, какъ
