въ томъ, что Облонскій, дѣлая что́ всѣ дѣлаютъ, смѣялся самоувѣренно и добродушно, а Левинъ не самоувѣренно и иногда сердито.
— Мы тебя давно ждали, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, войдя въ кабинетъ и выпустивъ руку Левина, какъ бы этимъ показывая, что тутъ опасности кончились. — Очень, очень радъ тебя видѣть, — продолжалъ онъ. — Ну, что ты? какъ? когда пріѣхалъ?
Левинъ молчалъ, поглядывая на незнакомыя ему лица двухъ товарищей Облонскаго и въ особенности на руку элегантнаго Гриневича, съ такими бѣлыми длинными пальцами, съ такими длинными желтыми, загибавшимися въ концѣ ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашкѣ, что эти руки видимо поглощали все его вниманіе и не давали ему свободы мысли. Облонскій тотчасъ замѣтилъ это и улыбнулся.
— Ахъ да, позвольте васъ познакомить, — сказалъ онъ. — Мои товарищи: Филиппъ Ивановичъ Никитинъ, Михаилъ Станиславичъ Гриневичъ, — и обратившись къ Левину: — земскій дѣятель, новый земскій человѣкъ, гимнастъ, поднимающій одною рукой пять пудовъ, скотоводъ и охотникъ и мой другъ, Константинъ Дмитріевичъ Левинъ, братъ Сергѣя Ивановича Кознышева.
— Очень пріятно, — сказалъ старичокъ.
— Имѣю честь знать вашего брата, Сергѣя Ивановича, — сказалъ Гриневичъ, подавая свою тонкую руку съ длинными ногтями.
Левинъ нахмурился, холодно пожалъ руку и тотчасъ же обратился къ Облонскому. Хотя онъ имѣлъ большое уваженіе къ своему, извѣстному всей Россіи, одноутробному брату писателю, однако онъ терпѣть не могъ, когда къ нему обращались не какъ къ Константину Левину, а какъ къ брату знаменитаго Кознышева.
— Нѣтъ, я уже не земскій дѣятель. Я со всѣми разбранился и не ѣзжу больше на собранія, — сказалъ онъ, обращаясь къ Облонскому.
