обычную работу. Какъ и обыкновенно, жена его переѣхала на дачу, а онъ остался въ Петербургѣ.
Со времени того разговора послѣ вечера у княгини Тверской онъ никогда не говорилъ съ Анной о своихъ подозрѣніяхъ и ревности, и тотъ его обычный тонъ представленія кого-то былъ какъ нельзя болѣе удобенъ для его теперешнихъ отношеній къ женѣ. Онъ былъ нѣсколько холоднѣе къ женѣ. Онъ только какъ будто имѣлъ на нее маленькое неудовольствіе за тотъ первый ночной разговоръ, который она отклонила отъ себя. Въ его отношеніяхъ къ ней былъ оттѣнокъ досады, но не болѣе. „Ты не хотѣла объясниться со мной, — какъ будто говорилъ онъ, мысленно обращаясь къ ней, — тѣмъ хуже для тебя. Теперь уже ты будешь просить меня, а я не стану объясняться. Тѣмъ хуже для тебя“, говорилъ онъ мысленно, какъ человѣкъ, который бы тщетно попытался потушить пожаръ, разсердился бы на свои тщетныя усилія и сказалъ бы: „такъ на же тебѣ! такъ сгоришь за это!“
Онъ, этотъ умный и тонкій въ служебныхъ дѣлахъ человѣкъ не понималъ всего безумія такого отношенія къ женѣ. Онъ не понималъ этого, потому что ему было слишкомъ страшно понять свое настоящее положеніе, и онъ въ душѣ своей закрылъ, заперъ и запечаталъ тотъ ящикъ, въ которомъ у него находились его чувства къ семьѣ, т.-е. къ женѣ и сыну. Онъ, внимательный отецъ, съ конца этой зимы сталъ особенно холоденъ къ сыну и имѣлъ къ нему то же подтрунивающее отношеніе, какъ и къ женѣ. „А! молодой человѣкъ!“ обращался онъ къ нему.
Алексѣй Александровичъ думалъ и говорилъ, что ни въ какой годъ у него не было столько служебного дѣла, какъ въ нынѣшній; но онъ не сознавалъ того, что онъ самъ выдумывалъ себѣ въ нынѣшнемъ году дѣла, что это было одно изъ средствъ не открывать того ящика, гдѣ лежали чувства къ женѣ и семьѣ и мысли о нихъ и которыя дѣлались тѣмъ страшнѣе, чѣмъ дольше онѣ тамъ лежали. Если бы кто-нибудь имѣлъ
