замѣчая зажегшійся огонь насмѣшки въ глазахъ князя при упоминаніи о мадамъ Шталь.
— Зналъ ея мужа и ее немножко еще прежде, чѣмъ она въ піетистки записалась.
— Что такое піетистка, папа? — спросила Кити, уже испуганная тѣмъ, что то, что́ она такъ высоко цѣнила въ госпожѣ Шталь, имѣло названіе.
— Я и самъ не знаю хорошенько. Знаю только, что она за все благодаритъ Бога, за всякое несчастіе… и за то, что у нея умеръ мужъ, благодаритъ Бога. Ну, и выходитъ смѣшно, потому что они дурно жили… Это кто? Какое жалкое лицо! — спросилъ онъ, замѣтивъ сидѣвшаго на лавочкѣ невысокаго больного въ коричневомъ пальто и бѣлыхъ панталонахъ, дѣлавшихъ странныя складки на лишенныхъ мяса костяхъ его ногъ. Господинъ этотъ приподнялъ свою соломенную шляпу надъ вьющимися рѣдкими волосами, открывая высокій, болѣзненно покраснѣвшій отъ шляпы лобъ.
— Это Петровъ, живописецъ, — отвѣчала Кити, покраснѣвъ. — А это жена его, — прибавила она, указывая на Анну Павловну, которая какъ будто нарочно, въ то самое время какъ они подходили, пошла за ребенкомъ, отбѣжавшимъ по дорожкѣ.
— Какой жалкій, и какое милое у него лицо! — сказалъ князь. — Что же ты не подошла? Онъ что-то хотѣлъ сказать тебѣ.
— Ну такъ пойдемъ! — сказала Кити, рѣшительно поворачиваясь. — Какъ ваше здоровье нынче? — спросила она у Петрова.
Петровъ всталъ, опираясь на палку, и робко посмотрѣлъ на князя.
— Это моя дочь, — сказалъ князь. — Позвольте быть знакомымъ.
Живописецъ поклонился и улыбнулся, открывая странно-блестящіе бѣлые зубы.
— Мы васъ ждали вчера, княжна, — сказалъ онъ Кити.