Въ церкви никого, кромѣ мужиковъ, дворниковъ и ихъ бабъ, не было. Но Дарья Александровна видѣла, или ей казалось, что она видѣла, восхищеніе, возбуждаемое ея дѣтьми и ею. Дѣти не только были прекрасны собой въ своихъ нарядныхъ платьицахъ, но они были милы тѣмъ, какъ хорошо они себя держали. Алеша, правда, стоялъ не совсѣмъ хорошо: онъ все поворачивался и хотѣлъ видѣть сзади свою курточку; но все-таки онъ былъ необыкновенно милъ. Таня стояла какъ большая и смотрѣла за маленькими. Но меньшая, Лили, была прелестна своимъ наивнымъ удивленіемъ предъ всѣмъ, и трудно было не улыбнуться, когда, причастившись, она сказала: „please, some more“.
Возвращаясь домой, дѣти чувствовали, что что-то торжественное совершилось, и были очень смирны.
Все шло хорошо и дома; но за завтракомъ Гриша сталъ свистать и, что было хуже всего, не послушался англичанки, и былъ оставленъ безъ сладкаго пирога. Дарья Александровна не допустила бы въ такой день до наказанія, если бы она была тутъ; но надо было поддержать распоряженіе англичанки, и она подтвердила ея рѣшеніе, что Гришѣ не будетъ сладкаго пирога. Это испортило немного общую радость.
Гриша плакалъ, говоря, что Николенька свисталъ, но что вотъ его не наказали, и что онъ не отъ пирога плачетъ, — ему все равно, — но о томъ, что съ нимъ несправедливы. Это было слишкомъ уже грустно, и Дарья Александровна рѣшилась, переговоривъ съ англичанкой, простить Гришу и пошла къ ней. Но тутъ, проходя черезъ залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ея сердце, что слезы выступили ей на глаза и она сама простила преступника.
Наказанный сидѣлъ въ залѣ на угловомъ окнѣ; подлѣ него стояла Таня съ тарелкой. Подъ видомъ желанія обѣда для куколъ, она попросила у англичанки позволенія снести свою порцію пирога въ дѣтскую и вмѣсто этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпѣннаго имъ наказанія,
