даже, чѣмъ это кончится. И она плакала, не удерживаясь, какъ плачутъ наказанныя дѣти.
Послышавшіеся шаги лакея заставили ее очнуться, и, скрывъ отъ него свое лицо, она притворилась, что пишетъ.
— Курьеръ проситъ отвѣта, — доложилъ лакей.
— Отвѣта? Да, — сказала Анна, — пускай подождетъ. Я позвоню.
„Что я могу писать? — думала она. — Что я могу рѣшить одна? Что я знаю? Чего я хочу? Что я люблю?“ Опять она почувствовала, это въ душѣ ея начинаетъ двоиться. Она испугалась опять этого чувства и ухватилась за первый представившійся ей предлогъ дѣятельности, который могъ бы отвлечь ее отъ мыслей о себѣ. „Я должна видѣть Алексѣя (такъ она мысленно называла Вронскаго), онъ одинъ можетъ сказать мнѣ, что я должна дѣлать. Поѣду къ Бетси, можетъ быть, тамъ я увижу его“, сказала она себѣ, совершенно забывъ о томъ, что вчера еще, когда она сказала ему, что не поѣдетъ къ княгинѣ Тверской, онъ сказалъ, что поэтому и онъ тоже не поѣдетъ. Она подошла къ столу, написала мужу: „Я получила ваше письмо. А.“, и, позвонивъ, отдала лакею.
— Мы не ѣдемъ, — сказала она вошедшей Аннушкѣ.
— Совсѣмъ не ѣдемъ?
— Нѣтъ, не раскладывайте до завтра, и карету оставить. Я поѣду къ княгинѣ.
— Какое же платье приготовить?
Общество партіи крокета, на которое княгиня Тверская приглашала Анну, должно было состоять изъ двухъ дамъ съ ихъ поклонниками. Двѣ дамы эти были главныя представительницы избраннаго новаго петербургскаго кружка, называвшіяся въ подражаніе подражанію чему-то les sept mervilles du monde. Дамы эти принадлежали къ кружку, правда, высшему, но совершенно
