больше числомъ зналъ женщинъ, чѣмъ я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронскій не долженъ бояться, что онъ нѣжно и осторожно дотронется до больного мѣста. — Но я женатъ, и повѣрь, что, узнавъ одну свою жену (какъ кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всѣхъ женщинъ, чѣмъ если бы ты зналъ ихъ тысячи.
— Сейчасъ придемъ! — крикнулъ Вронскій офицеру, заглянувшему въ комнату и звавшему ихъ къ полковому командиру.
Вронскому хотѣлось теперь дослушать и узнать, что Серпуховской скажетъ ему.
— И вотъ тебѣ мое мнѣніе. Женщины — это главный камень преткновенія въ дѣятельности человѣка. Трудно любить женщину и дѣлать что-нибудь. Для этого есть только одно средство съ удобствомъ безъ помѣхи любить — это женитьба. Какъ бы, какъ бы тебѣ сказать, что я думаю, — говорилъ Серпуховской, любившій сравненія, — постой, постой! Да, какъ нести fardeau и дѣлать что-нибудь руками можно только тогда, когда fardeau увязано на спину, — а это женитьба. И это я почувствовалъ женившись. У меня вдругъ опростались руки. Но безъ женитьбы тащить за собой этотъ fardeau, — руки будутъ такъ полны, что ничего нельзя дѣлать. Посмотри Мазанкова, Крупова. Они погубили свои карьеры из-за женщинъ.
— Какія женщины! — сказалъ Вронскій, вспоминая француженку и актрису, съ которыми были въ связи названные два человѣка.
— Тѣмъ хуже, чѣмъ прочнѣе положеніе женщины въ свѣтѣ, тѣмъ хуже. Это все равно, какъ уже — не то, что тащить fardeau руками, а вырывать его у другого.
— Ты никогда не любилъ, — тихо сказалъ Вронскій, — глядя предъ собой и думая объ Аннѣ.
— Можетъ быть. Но ты вспомни, что я сказалъ тебѣ. И еще: женщины всѣ матеріальнѣе мужчинъ. Мы дѣлаемъ изъ любви что-то огромное, а онѣ всегда terre-à-terre.
— Сейчасъ, сейчасъ! — обратился онъ къ вошедшему лакею.
