татарамъ во фракахъ и съ салфетками. Кланяясь направо и налѣво нашедшимся и тутъ, какъ вездѣ, радостно встрѣчавшимъ его знакомымъ, онъ подошелъ къ буфету, закусилъ водку рыбкой и что-то такое сказалъ раскрашенной, въ ленточкахъ, кружевахъ и завитушкахъ француженкѣ, сидѣвшей за конторкой, что даже эта француженка искренно засмѣялась. Левинъ же только оттого не выпилъ водки, что ему оскорбительна была эта француженка, вся составленная, казалось, изъ чужихъ волосъ, poudre de riz и vinaigre de toilette. Онъ, какъ отъ грязнаго мѣста, поспѣшно отошелъ отъ нея. Вся душа его была переполнена воспоминаніемъ о Кити, и въ глазахъ его свѣтилась улыбка торжества и счастія.
— Сюда, ваше сіятельство, пожалуйте, здѣсь не обезпокоятъ ваше сіятельство, — говорилъ особенно липнувшій старый, бѣлесый татаринъ съ широкимъ тазомъ и расходившимися надъ нимъ фалдами фрака. — Пожалуйте, ваше сіятельство, — говорилъ онъ Левину, въ знакъ почтенія къ Степану Аркадьевичу ухаживая и за его гостемъ.
Мгновенно разостлавъ свѣжую скатерть на покрытый уже скатертью круглый столъ подъ бронзовымъ бра, онъ пододвинулъ бархатные стулья и остановился передъ Степаномъ Аркадьевичемъ съ салфеткой и карточкой въ рукахъ, ожидая приказаній.
— Если прикажете, ваше сіятельство, отдѣльный кабинетъ, сейчасъ опростается: князь Голицынъ съ дамой. Устрицы свѣжія получены.
— А! устрицы.
Степанъ Аркадьевичъ задумался.
— Не измѣнить ли планъ, Левинъ? — сказалъ онъ, остановивъ палецъ на картѣ. И лицо его выражало серьезное недоумѣніе. — Хороши ли устрицы? Ты смотри.
— Фленсбургскія, ваше сіятельство, остендскихъ нѣтъ.
— Фленсбургскія-то фленсбургскія, да свѣжи ли?
— Вчера получены-съ.
