крыльцу Карениныхъ, онъ взглянулъ на часы и увидалъ, что было безъ десяти минутъ девять. Высокая, узенькая карета, запряженная парой сѣрыхъ, стояла у подъѣзда. Онъ узналъ карету Анны. „Она ѣдетъ ко мнѣ, — подумалъ Вронскій, — и лучше бы было. Непріятно мнѣ входить въ этотъ домъ. Но все равно, я не могу прятаться“, сказалъ онъ себѣ, и съ тѣми, усвоенными имъ съ дѣтства, пріемами человѣка, которому нечего стыдиться, Вронскій вышелъ изъ саней и подошелъ къ двери. Дверь отворилась, и швейцаръ съ пледомъ на рукѣ подозвалъ карету. Вронскій, не привыкшій замѣчать подробности, замѣтилъ однако теперь удивленное выраженіе, съ которымъ швейцаръ взглянулъ на него. Въ самыхъ дверяхъ Вронскій почти столкнулся съ Алексѣемъ Александровичемъ. Рожокъ газа прямо освѣщалъ безкровное, осунувшееся лицо подъ черною шляпой и бѣлый галстукъ, блестѣвшій изъ-за бобра пальто. Неподвижные, тусклые глаза Каренина устремились на лицо Вронскаго. Вронскій поклонился, и Алексѣй Александровичъ, пожевавъ ртомъ, поднялъ руку къ шляпѣ и прошелъ. Вронскій видѣлъ, какъ онъ, не оглядываясь, сѣлъ въ карету, принялъ въ окно пледъ и бинокль и скрылся. Вронскій вошелъ въ переднюю. Брови его были нахмурены, и глаза блестѣли злымъ и гордымъ блескомъ.
„Вотъ положеніе! — думалъ онъ. — Если бъ онъ боролся, отстаивалъ свою честь, я бы могъ дѣйствовать, выразить свои чувства; но эта слабость или подлость… Онъ ставитъ меня въ положеніе обманщика, тогда какъ я не хотѣлъ и не хочу этимъ быть“.
Со времени своего объясненія съ Анной въ саду Вреде мысли Вронскаго измѣнились. Онъ, невольно покоряясь слабости Анны, которая отдавалась ему вся и ожидала только отъ него рѣшенія своей судьбы, впередъ покоряясь всему, давно пересталъ думать, чтобы связь эта могла кончиться, какъ онъ думалъ тогда. Честолюбивые планы его опять отступили на задній планъ, и онъ, чувствуя, что вышелъ изъ того крута дѣятельности, въ
