— Это хуже жестокости, это подлость, если уже вы хотите знать! — со взрывомъ злобы вскрикнула Анна и, вставъ, хотѣла уйти.
— Нѣтъ! — закричалъ онъ своимъ пискливымъ голосомъ, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновеннаго, и, схвативъ своими большими пальцами ее за руку такъ сильно, что красные слѣды остались на ней отъ браслета, который онъ прижалъ, насильно посадилъ ее на мѣсто. — Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость — это бросить мужа, сына для любовника и ѣсть хлѣбъ мужа!
Она нагнула голову. Она не только не сказала того, что она говорила вчера любовнику, что онъ ея мужъ, а мужъ лишній; она и не подумала этого. Она чувствовала всю справедливость его словъ и только сказала тихо:
— Вы не можете описать мое положеніе хуже того, какъ я сама его понимаю; но зачѣмъ вы говорите все это?
— Зачѣмъ я говорю это? зачѣмъ? — продолжалъ онъ такъ же гнѣвно. — Чтобы вы знали, что, такъ какъ вы не исполнили моей воли относительно соблюденія приличій, я приму мѣры, чтобы положеніе это кончилось.
— Скоро, скоро оно кончится и такъ, — проговорила она, и опять слезы при мысли о близкой, теперь желаемой смерти выступили ей на глаза.
— Оно кончится скорѣе, чѣмъ вы придумали со своимъ любовникомъ! Вамъ нужно удовлетвореніе животной страсти…
— Алексѣй Александровичъ! я не говорю, что это не великодушно, но это непорядочно — бить лежачаго.
— Да, вы только себя помните! Но страданія человѣка, который былъ вашимъ мужемъ, вамъ неинтересны. Вамъ все равно, что вся жизнь его рушилась, что онъ пеле… педе… пелестрадалъ.
Алексѣй Александровичъ говорилъ такъ скоро, что онъ запутался и никакъ не могъ выговорить этого слова. Онъ выговорилъ его подъ конецъ пелестрадалъ. Ей стало смѣшно и
