— Вамъ хорошо говорить, — сказала она, — когда у васъ милліоны я не знаю какіе, а я очень люблю, когда мужъ ѣздитъ ревизовать лѣтомъ. Ему очень здорово и пріятно проѣхаться, а у меня ужъ такъ заведено, что на эти деньги у меня экипажъ и извозчикъ содержатся.
Проѣздомъ въ дальнія губерніи Алексѣй Александровичъ остановился на три дня въ Москвѣ.
На другой день своего пріѣзда онъ поѣхалъ съ визитомъ къ генералъ-губернатору. На перекресткѣ у Газетнаго переулка, гдѣ всегда толпятся экипажи и извозчики, Алексѣй Александровичъ вдругъ услыхалъ свое имя, выкрикиваемое такимъ громкимъ и веселымъ голосомъ, что онъ не могъ не оглянуться. На углу тротуара въ короткомъ модномъ пальто, съ короткою модною шляпой набекрень, сіяя улыбкой бѣлыхъ зубовъ между красными губами, веселый, молодой, сіяющій, стоялъ Степанъ Аркадьевичъ, рѣшительно и настоятельно кричавшій и требовавшій остановки. Онъ держался одною рукой за окно остановившейся на углу кареты, изъ которой высовывались женская голова въ бархатной шляпѣ и двѣ дѣтскія головки, и улыбался и манилъ рукой зятя. Дама улыбалась доброю улыбкой и тоже махала рукой Алексѣю Александровичу. Это была Долли съ дѣтьми.
Алексѣй Александровичъ никого не хотѣлъ видѣть въ Москвѣ, а менѣе всего брата своей жены. Онъ приподнялъ шляпу и хотѣлъ проѣхать, но Степанъ Аркадьевичъ велѣлъ его кучеру остановиться и подбѣжалъ къ нему черезъ снѣгъ.
— Ну, какъ не грѣхъ не прислать сказать! Давно ли? А я вчера былъ у Дюссо и вижу на доскѣ: „Каренинъ“, а мнѣ и въ голову не пришло, что это ты! — говорилъ Степанъ Аркадьевичъ, всовываясь съ головой въ окно кареты. — А то я бы зашелъ. Какъ я радъ тебя видѣть! — говорилъ онъ, похлопывая ногу объ ногу, чтобы отряхнуть съ нихъ снѣгъ. — Какъ не грѣхъ не дать знать! — повторилъ онъ.
— Мнѣ некогда было, я очень занятъ, — сухо отвѣтилъ Алексѣй Александровичъ.
