отношенія, въ которыхъ онъ долженъ былъ быть съ братомъ жены, противъ которой онъ начиналъ дѣло развода; но онъ не разсчитывалъ на то море добродушія, которое выливалось изъ береговъ въ душѣ Степана Аркадьевича.
Степанъ Аркадьевичъ широко открылъ свои блестящіе, ясные глаза.
— Отчего ты не можешь? Что ты хочешь сказать? — съ недоумѣніемъ сказалъ онъ по-французски. — Нѣтъ, ужъ это обѣщано. И мы всѣ разсчитываемъ на тебя.
— Я хочу сказать, что не могу быть у васъ, потому что тѣ родственныя отношенія, которыя были между нами, должны прекратиться.
— Какъ? то-есть какъ же? почему? — съ улыбкой проговорилъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Потому что я начинаю дѣло развода съ вашею сестрой, моею женой. Я долженъ былъ…
Но Алексѣй Александровичъ еще не успѣлъ окончить своей рѣчи, какъ Степанъ Аркадьевичъ уже поступилъ совсѣмъ не такъ, какъ онъ ожидалъ. Степанъ Аркадьевичъ охнулъ и сѣлъ въ кресло.
— Нѣтъ, Алексѣй Александровичъ, что ты говоришь! — вскрикнулъ Облонскій, и страданіе выразилось на его лицѣ.
— Это такъ.
— Извини меня, я не могу и не могу этому вѣрить…
Алексѣй Александровичъ сѣлъ, чувствуя, что слова его не имѣли того дѣйствія, которое онъ ожидалъ, и что ему необходимо нужно будетъ объясняться и что, какія бы ни были его объясненія, отношенія его къ шурину останутся тѣ же.
— Да, я поставленъ въ тяжелую необходимость требовать развода, — сказалъ онъ.
— Я одно скажу, Алексѣй Александровичъ. Я знаю тебя за отличнаго, справедливаго человѣка, знаю Анну — извини меня, я не могу перемѣнить о ней мнѣнія — за прекрасную, отличную женщину и потому, извини меня, я не могу вѣрить этому. Тутъ есть недоразумѣніе, — сказалъ онъ.
