Алексѣемъ Александровичемъ отрицательно. Изъ всего сказаннаго наиболѣе запали въ его воображеніе слова глупаго, добраго Туровцына: молодецки поступилъ, вызвалъ на дуэль и убилъ. Всѣ очевидно сочувствовали этому, хотя изъ учтивости и не высказали этого.
„Впрочемъ, это дѣло кончено, нечего думать объ этомъ“, сказалъ себѣ Алексѣй Александровичъ. И, думая только о предстоящемъ отъѣздѣ и дѣлѣ ревизіи, онъ вошелъ въ свой нумеръ и спросилъ у провожавшаго швейцара, гдѣ его лакей; швейцаръ сказалъ, что лакей только что вышелъ. Алексѣй Александровичъ велѣлъ себѣ подать чаю, сѣлъ къ столу и, взявъ Фрума, сталъ соображать маршрутъ путешествія.
— Двѣ телеграммы, — сказалъ вернувшійся лакей, входя въ комнату. — Извините, ваше превосходительство, я только что вышелъ.
Алексѣй Александровичъ взялъ телеграммы и распечаталъ. Первая телеграмма было извѣстіе о назначеніи Стремова на то самое мѣсто, котораго желалъ Каренинъ. Алексѣй Александровичъ бросилъ депешу и покраснѣвъ всталъ и сталъ ходить по комнатѣ: „Quos vult perdere dementat“, сказалъ онъ, разумѣя подъ quos тѣ лица, которыя содѣйствовали этому назначенію. Ему не то было досадно, что не онъ получилъ это мѣсто, что его очевидно обошли; но ему непонятно, удивительно было, какъ они не видали, что болтунъ, фразеръ Стремовъ менѣе всякаго другого способенъ къ этому. Какъ они не видали, что они губили себя, свой prestige этимъ назначеніемъ!
„Что-нибудь еще въ этомъ родѣ“, сказалъ онъ себѣ желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была отъ жены. Подпись ея синимъ карандашомъ, „Анна“, первая бросилась ему въ глаза. „Умираю, прошу, умоляю пріѣхать. Умру съ прощеніемъ спокойнѣе“, прочелъ онъ. Онъ презрительно улыбнулся и бросилъ телеграмму. Что это былъ обманъ и хитрость, въ этомъ, какъ ему казалось въ первую минуту, не могло быть никакого сомнѣнія.
