словъ удерживало возникновеніе новыхъ образовъ и воспоминаній, которые, онъ чувствовалъ, толпились въ его головѣ. Но повтореніе словъ удержало воображеніе не надолго. Опять одна за другой стали представляться съ чрезвычайною быстротой лучшія минуты и вмѣстѣ съ ними недавнее униженіе. „Отними руки“, говоритъ голосъ Анны. Онъ отнимаетъ руки и чувствуетъ пристыженное и глупое выраженіе своего лица.
Онъ все лежалъ, стараясь заснуть, хотя чувствовалъ, что не было ни малѣйшей надежды, и все повторялъ шопотомъ случайныя слова изъ какой-нибудь мысли, желая этимъ удержать возникновеніе новыхъ образовъ. Онъ прислушался — и услыхалъ страннымъ, сумасшедшимъ шопотомъ повторяемыя слова: „не умѣлъ цѣнить, не умѣлъ пользоваться; не умѣлъ цѣнить, не умѣлъ пользоваться“.
„Что это? или я съ ума схожу? — сказалъ онъ себѣ. — Можетъ быть. Отчего же и сходятъ съ ума, отчего же и стрѣляются?“ отвѣтилъ онъ самъ себѣ и, открывъ глаза, съ удивленіемъ увидѣлъ подлѣ своей головы шитую подушку работы Вари, жены брата. Онъ потрогалъ кисть подушки и попытался вспомнить о Варѣ, о томъ, когда онъ видѣлъ ее послѣдній разъ. Но думать о чем-нибудь постореннемъ было мучительно. „Нѣтъ, надо заснуть!“ Онъ подвинулъ подушку и прижался къ ней головой, но надо было дѣлать усиліе, чтобы держать глаза закрытыми. Онъ вскочилъ и сѣлъ. „Это кончено для меня, — сказалъ онъ себѣ. — Надо обдумать, что дѣлать. Что осталось?“ Мысль его быстро обѣжала жизнь внѣ его любви къ Аннѣ.
„Честолюбіе? Серпуховской? свѣтъ? дворъ?“ ни на чемъ онъ не могъ остановиться. Все это имѣло смыслъ прежде, но теперь ничего этого уже не было. Онъ всталъ съ дивана, снялъ сюртукъ, выпустилъ ремень и, открывъ мохнатую грудь, чтобы дышать свободнѣе, прошелся по комнатѣ. „Такъ сходятъ съ ума, — повторилъ онъ, — и такъ стрѣляются… чтобы не было стыдно“, добавилъ онъ медленно.
Онъ подошелъ къ двери и затворилъ ее; потомъ съ остановившимся
