взглядомъ и со стиснутыми крѣпко зубами подошелъ къ столу, взялъ револьверъ, оглянулъ его, перевернулъ на заряженный стволъ и задумался. Минуты двѣ, опустивъ голову съ выраженіемъ напряженнаго усилія мысли, стоялъ онъ съ револьверомъ въ рукахъ неподвижно и думалъ. „Разумѣется“, сказалъ онъ себѣ, какъ будто логическій, продолжительный и ясный ходъ мысли привелъ его къ несомнѣнному заключенію. Въ дѣйствительности же это убѣдительное для него „разумѣется“ было только послѣдствіемъ повторенія точно такого же круга воспоминаній и представленій, черезъ который онъ прошелъ уже десятки разъ въ этотъ часъ времени. Тѣ же были воспоминанія счастія, навсегда потеряннаго, то же представленіе безсмысленности всего предстоящаго въ жизни, то же сознаніе своего униженія. Та же была и послѣдовательность этихъ представленій и чувствъ.
„Разумѣется“, повторилъ онъ, когда въ третій разъ мысль его направилась опять по тому же самому заколдованному кругу воспоминаній и мыслей, и, приложивъ револьверъ къ лѣвой сторонѣ груди и сильно дернувшись всею рукой, какъ бы вдругъ сжимая ее въ кулакъ, онъ потянулъ за гашетку. Онъ не слыхалъ звука выстрѣла, но сильный ударъ въ грудь сбилъ его съ ногъ. Онъ хотѣлъ удержаться за край стола, уронилъ револьверъ, пошатнулся и сѣлъ на землю, удивленно оглядываясь вокругъ себя. Онъ не узнавалъ своей комнаты, глядя снизу на выгнутыя ножки стола, на корзинку для бумагъ и тигровую шкуру. Быстрые скрипящіе шаги слуги, шедшаго по гостиной, заставили его опомниться. Онъ сдѣлалъ усиліе мысли и понялъ, что онъ на полу, и, увидавъ кровь на тигровой шкурѣ и у себя на рукѣ, понялъ, что онъ стрѣлялся.
„Глупо! Не попалъ“, проговорилъ онъ, шаря рукой за револьверомъ. Револьверъ былъ подлѣ него, — онъ искалъ дальше. Продолжая искать, онъ потянулся въ другую сторону и, не въ силахъ удержать равновѣсіе, упалъ, истекая кровью.
Элегантный слуга съ бакенбардами, неоднократно жаловавшійся
