названная тоже Анной, заболѣла. Алексѣй Александровичъ былъ утромъ въ дѣтской и, распорядившись послать за докторомъ, поѣхалъ въ министерство. Окончивъ свои дѣла, онъ вернулся домой въ четвертомъ часу. Войдя въ переднюю, онъ увидалъ красавца-лакея въ галунахъ и въ медвѣжьей пелеринкѣ, державшаго бѣлую ротонду изъ американской собаки.
— Кто здѣсь? — спросилъ Алексѣй Александровичъ.
— Княгиня Елизавета Ѳедоровна Тверская, — съ улыбкой, какъ показалось Алексѣю Александровичу, отвѣчалъ лакей.
Во все это тяжелое время Алексѣй Александровичъ замѣчалъ, что свѣтскіе знакомые его, особенно женщины, принимали особенное участіе въ немъ и его женѣ. Онъ замѣчалъ во всѣхъ этихъ знакомыхъ съ трудомъ скрываемую радость чего-то, ту самую радость, которую онъ видѣлъ въ глазахъ адвоката и теперь въ глазахъ лакея. Всѣ какъ будто были въ восторгѣ, какъ будто выдавали кого-то замужъ. Когда его встрѣчали, то съ едва скрываемою радостью спрашивали о ея здоровьѣ.
Присутствіе княгини Тверской и по воспоминаніямъ, связаннымъ съ нею, и по тому, что онъ вообще не любилъ ея, было непріятно Алексѣю Александровичу, и онъ пошелъ прямо въ дѣтскую. Въ первой дѣтской Сережа, лежа грудью на столѣ и положивъ ноги на стулъ, рисовалъ что-то, весело приговаривая. Англичанка, замѣнившая во время болѣзни Анны француженку, съ вязаньемъ миньярдизъ сидѣвшая подлѣ мальчика, поспѣшно встала, присѣла и дернула Сережу.
Алексѣй Александровичъ погладилъ рукой по волосамъ сына, отвѣтилъ за вопросъ гувернантки о здоровьѣ жены и спросилъ о томъ, что́ сказалъ докторъ о baby.
— Докторъ сказалъ, что ничего опаснаго нѣтъ, и прописалъ ванны, сударь.
— Но она все страдаетъ, — сказалъ Алексѣй Александровичъ, прислушиваясь къ крику ребенка въ сосѣдней комнатѣ.
— Я думаю, что кормилица не годится, сударь, — рѣшительно сказала англичанка.
