заткнулъ отверстый ротъ носовымъ платкомъ и, скрутивъ Кисѣ назадъ руки, прогремѣлъ надъ нимъ:
— Ты знаешь, что визгъ непріятенъ и, поэтому работаешь, главнымъ образомъ, этимъ номеромъ. Но у меня есть свой номеръ: я затыкаю тебѣ ротъ, связываю руки-ноги и кладу на диванъ. Теперь: въ тотъ моментъ, какъ ты кивнешь головой, я пойму, что ты больше визжать не будешь и сейчасъ же развяжу тебя. Но если это будетъ съ твоей стороны подвохъ и ты снова заорешь—пеняй на себя. Снова скручу, заткну ротъ и продержу такъ — часъ. Понимаешь? Часъ по моимъ часамъ—это очень много.
Съ невыразимымъ ужасомъ глядѣлъ Кися на своего строгаго воспитателя. Потомъ промычалъ что-то и кивнулъ головой.
— Сдаешься, значитъ? Развязываю.
Испуганный, истерзанный и измятый, Кися, молча отошелъ въ уголъ и сѣлъ на кончикъ стула.
— Вообще, Кися, — началъ Береговъ, и желѣзо исчезло въ его голосѣ, давъ мѣсто чему-то среднему между сотовымъ медомъ и лебяжьимъ пухомъ. — Booбще Кися, я думаю, что ты не такой ужъ плохой мальчикъ, и мы съ тобой поладимъ. А теперь бери книжку, и мы займемся складами…
— Я не знаю, гдѣ книжка,—угрюмо сказалъ Кися.
— Нѣтъ, ты знаешь, гдѣ она.
— А я не знаю!
— Кися!
Снова загремѣло желѣзо, и снова прорвалась плотина и хлынулъ нечеловѣческій визгъ Киси, старающагося повернуть отверстый ротъ въ ту сторону, гдѣ предполагались сердобольные квартиранты. Кричалъ онъ секунды три-четыре.
Снова Береговъ заткнулъ ему ротъ, перевязалъ его, кромѣ того, платкомъ и, закатавъ извивающееся
