Всѣ мы снова разсѣлись по стульямъ, и стали, молча любоваться на вызванное къ жизни произведете рукъ нашихъ.
— Господа, — спросилъ Заусайловъ старшій. — А онъ можетъ дематеріализоваться?
— Я думаю,—неувѣренно сказала Чмокина.—Что жъ ему тутъ дѣлать?..
— Толку съ него мало,— скептически замѣтилъ Синявкинъ.—Вызватьвызвали, а онъ ничего не разсказывааетъ о томъ, что тамъ. Тоже—духъ называется!..
— Не помнитъ,—примирительно сказалъ я.—Мнѣ его, въ сущности, жалко. Смотрите,—сидитъ и ежится и дрожитъ отъ холода. Отправить бы его обратно.
— А не оставить ли его такъ, какъ есть—въ интересахъ науки?
— Ну, какіе тамъ интересы науки. Человѣкъ ничего не помнитъ, двухъ словъ сказать не можетъ. Чортъ съ нимъ! Дематеріализируемъ его и конецъ.
У всѣхъ было странное, совершенно непонятное тягостное ощущеніе и, тайное желаніе избавиться отъ этого черезчуръ уплотненнаго призрака.
— Притушите свѣтъ,—скомандовалъ Сычевой. — Пусть медіумъ заснетъ.
— И вѣрно,—подхватилъ Заусайловъ. — Я думаю, что это даже грѣшно то, что мы дѣлаемъ... Дѣйствительно: вызвали человѣка, а зачѣмъ и сами незнаемъ.
— Ну и успокойтесь: отправимъ обратно!—раздраженно сказалъ Сычевой.—Тушите свѣтъ. Медіумъ, засните!
Все погрузилось въ напряженное молчаніе. Только слышалось напряженное дыханіе медіума.
— Духъ, ты здѣсь?—несмѣло спросила Чмокина.
Отвѣтомъ было молчаніе.
— Ты здѣсь, духъ?
Молчаніе.