не можетъ не быть доброй. О, не смѣйтесь такъ увлекательно, а закроите лучше форточку. Такъ… Теперь эту скатерть со всѣмъ, что на ней — къ чорту! Пока барина бреютъ, принесите свѣжую, накроите столъ, перемѣните наволочки, приберите постель и затопите печь… Когда барина постригутъ и побреютъ, подметите полъ, сотрите со всего пыль и наладьте намъ самоварчикъ. Устя, да что вы, въ самомъ дѣлѣ, дѣлаете, что у васъ такой чудесный цвѣтъ лица? Ничего? Поразительно. Ну, дѣйствуйте!
Когда Устя, сметая со стола, взялась за знаменитый огрызокъ колбасы, напоминавшій заднюю часть крысы, Кашнцынъ поглядѣлъ на происходящее испуганными глазами и уже раскрылъ ротъ съ цѣлыо протеста, но парикмахеръ пригрозилъ:
— Не шевелитесь, а то обрѣжу.
Черезъ полчаса чистенькій, умытый и переодѣтый Кашицынъ сидѣлъ за самоваромъ противъ Берегова, жадно прихлебывалъ горячій чай и, въ одну изъ паузъ, окинувъ взглядомъ комнату, засмѣялся и сказалъ:
— А, дѣйствительно, точно праздпикъ. Чего вы молчите?
— А ужъ не знаю, — усмѣхнулся Береговъ, — каяться мкѣ передъ вами или нѣтъ? Духу не хватаетъ.
— Въ чемъ каяться?
— Скажите: у васъ сейчасъ денегъ совсѣмъ нѣтъ?
— Есть. Четыре копѣйки.
— А какая сумма васъ устроила бы?..
— Да мнѣ бы рубликовъ двѣсти. Прожилъ бы я скромненько праздники, а послѣ Крещенія — пріискалъ бы и мѣсто. Господи! Вѣдь, я три языка знаю, коммерческую корреспонденцию могу вести, ужъ не такое же я чудовище, въ самомъ дѣлѣ…
