Обращая свои усталые взоры къ восходу моей жизни, я вижу ярче всего себя, — крохотнаго ребенка съ блѣднымъ серьезнымъ личикомъ и робкимъ тихимъ голоскомъ, — за бесѣдой съ пришедшими къ родителямъ гостями.
Бесѣда эта была очень коротка, но оставляла она по себѣ впечатлѣніе сухого унылаго самума, мертвящаго все живое.
Большой, широкій гость съ твердыми руками и жесткой, пахнущей табакомъ, бородой глупо тыкался изъ угла въ уголъ въ истерическомъ ожиданіи ужина и, исчерпавъ всѣ мотивы въ лѣнивой бесѣдѣ съ отцомъ и матерью — наконецъ, обращалъ свои скучающіе взоры на меня . . .
— Ну-съ, молодой человѣкъ, — съ небрежной развязностью спрашивалъ онъ. — Какъ мы живемъ?
Первое время я относился къ такому вопросу очень серьезно . . . Мнѣ казалось, что если такой большой гость задаетъ этотъ вопросъ — значитъ, ему мой отвѣтъ очень для чего-то нуженъ.
И я, подумавъ нѣкоторое время, чтобы освѣдомить гостя какъ можно точнѣе о своихъ дѣлахъ, вѣжливо отвѣчалъ:
— Ничего себѣ, благодарю васъ. Живу себѣ помаленьку.
Обращая свои усталые взоры к восходу моей жизни, я вижу ярче всего себя, — крохотного ребенка с бледным серьёзным личиком и робким тихим голоском, — за беседой с пришедшими к родителям гостями.
Беседа эта была очень коротка, но оставляла она по себе впечатление сухого унылого самума, мертвящего всё живое.
Большой, широкий гость с твердыми руками и жесткой, пахнущей табаком бородой глупо тыкался из угла в угол в истерическом ожидании ужина и, исчерпав все мотивы в ленивой беседе с отцом и матерью — наконец обращал свои скучающие взоры на меня…
— Ну-с, молодой человек, — с небрежной развязностью спрашивал он. — Как мы живём?
Первое время я относился к такому вопросу очень серьёзно… Мне казалось, что если такой большой гость задает этот вопрос — значит, ему мой ответ очень для чего-то нужен.
И я, подумав некоторое время, чтобы осведомить гостя как можно точнее о своих делах, вежливо отвечал:
— Ничего себе, благодарю вас. Живу себе помаленьку.
