— Такъ-съ, такъ-съ. Это хорошо. А ты не шалишь?
Нужно быть большимъ дуракомъ, чтобы ждать на такой вопросъ утвердительнаго отвѣта. Конечно, я отвѣчалъ отрицательно:
— Нѣтъ, не шалю.
— Тэкъ-съ, тэкъ-съ. Ну, молодецъ.
Постоявъ надо мной минуту въ тупомъ раздумьѣ (что бы еще спросить?), онъ поворачивался къ родителямъ и начиналъ говорить, стараясь засыпать всякой дрянью широкій оврагъ, отдѣляющій его отъ ужина.
— А онъ у васъ совсѣмъ мужчина!
— Да, растетъ такъ, что прямо и незамѣтно. Вѣдь ему уже девятый годъ.
— Что вы говорите?!—восклицалъ гость съ такимъ изумленіемъ, какъ будто бы онъ узналъ, что мнѣ восемьдесятъ лѣтъ.—Вотъ ужъ никакъ не предполагалъ!
— Да, да, представьте.
Первое время моему самолюбію очень льстило, что всѣ обращали такое лихорадочное вниманіе на меня; но скоро я понялъ эту нехитрую механику, диктуемую законами гостепріимства: родители очень боялись чтобы гости въ ожиданіи ужина не скучали, а гости, въ свою очередь, никакъ не хотѣли показать, что они пришли только ради ужина и что имъ мой возрастъ да и я самъ такъ же интересны, какъ прошлогодній снѣгъ.
И все же послѣ перваго гостя передо мной—скромно забившимся въ темный уголокъ за роялемъ — выросталъ другой гость съ худыми узловатыми руками и небритой щетиной на щекахъ (эти особенности гостей прежде всего запоминались мною, благодаря многочисленнымъ фальшивымъ поцѣлуямъ и объятьямъ):
— А, вы тутъ, молодой человѣкъ. Ну, что — мечтаешь все?
— Нѣтъ, — робко шепталъ я. — Такъ . . . сижу.
— Такъ . . . сидишь?! Ха-ха! Это очень мило! Онъ «такъ, сидитъ». Ну, сиди. Маму любишь?
— Так-с, так-с. Это хорошо. А ты не шалишь?
Нужно быть большим дураком, чтобы ждать на такой вопрос утвердительного ответа. Конечно, я отвечал отрицательно:
— Нет, не шалю.
— Тэк-с, тэк-с. Ну, молодец.
Постояв надо мной минуту в тупом раздумье (что бы ещё спросить?), он поворачивался к родителям и начинал говорить, стараясь засыпать всякой дрянью широкий овраг, отделяющий его от ужина.
— А он у вас совсем мужчина!
— Да, растёт так, что прямо и незаметно. Ведь ему уже девятый год.
— Что вы говорите?! — восклицал гость с таким изумлением, как будто бы он узнал, что мне восемьдесят лет. — Вот уж никак не предполагал!
— Да, да, представьте.
Первое время моему самолюбию очень льстило, что все обращали такое лихорадочное внимание на меня; но скоро я понял эту нехитрую механику, диктуемую законами гостеприимства: родители очень боялись, чтобы гости в ожидании ужина не скучали, а гости, в свою очередь, никак не хотели показать, что они пришли только ради ужина и что им мой возраст да и я сам так же интересны, как прошлогодний снег.
И всё же после первого гостя передо мной — скромно забившимся в тёмный уголок за роялем — вырастал другой гость с худыми узловатыми руками и небритой щетиной на щеках (эти особенности гостей прежде всего запоминались мною благодаря многочисленным фальшивым поцелуям и объятьям):
— А, вы тут, молодой человек. Ну, что — мечтаешь всё?
— Нет, — робко шептал я. — Так… сижу.
— Так… сидишь?! Ха-ха! Это очень мило! Он «так, сидит». Ну, сиди. Маму любишь?
