ihren Anfängen bis in die Neuzeit, «Mitteilungen d. Geogr.-ethnogr. Gesellschaft», В. XVIII, Zürich, 1918; Schmidt M., Grundriss der ethnologischen Volkswirtschaftslehre, 2 В-de, Stuttgart, 1920—21; Rivers W. H. R., History and Ethnology, New York, 1922; Früdinger K., Studien zur Geschichte der Griechisch-römischen Ethnographie, Basel, 1918; Boas F., The Methods of Ethnology, «American Anthropologist», Lancaster, 1920, № 22; Ankermann B., Die Entwicklung der Ethnologie seit A. Bastian, «Zeitschrift für Ethnologie», B., 1926, Heft 1—2; Lоwic R., Theoretische Ethnologie in America, «Jahrbuch für Soziologie», 1927, B. III; Энгельс Ф., Происхождение семьи, частной собственности и государства, Москва, 1932 (см. предисл. к 4 изд., 1892); Пыпин А., История русской этнографии, тт. I—III, Петербург, 1890; Ахелис, Современное народоведение, СПБ, 1900; Штернберг Л., Двухвековой юбилей этнографии и этнографических музеев, «Природа», № 7—8, 1925; его же, Современная этнология, «Этнография», 1926, № 1 и 2; Кагаров Е., Нарис исторії етнографіі, «Етнографичний вістник», кн. 3; Никольский В., Важнейшие направления современных исследований первобытного хозяйства, «Под знаменем марксизма», 1929, № 10 и 11; Кричевский, Морган и марксизм-ленинизм, «Сообщения ГАИМК», 1931, № 7 и 8; Косвен М., История брака и семьи в истории науки до середины 19 в., «Советская этнография», 1931, № 1 и 2; Аверкиева Ю., Современная американская этнография, «Советская этнография», 1932, № 2; Кагаров Е., Идеалистические и механистические течения в современной буржуазной этнографии. «Советская этнография», 1932, № 4; Уайт Л., Эволюция культуры и американская школа исторической этнологии, «Советская этнография», 1932, № 3; Этнография на службе у классового врага, ГАИМК, Л., 1932; Резолюции конференции этнографов Москвы и Ленинграда, 1929, «Этнография», 1920, № 2; Резолюции археолого-этнографического совещания, 1932, «Советская этнография», 1932, № 3, и «Сообщения ГАИМК», 1932, № 5—6.
Примечания редакторов Викитеки
ЭТНОГРАФИЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ, отрасль музыкознания, занимающаяся изучением примитивной музыкальной культуры и ее пережитков путем ее непосредственного наблюдения и анализа. Э. м. выделилась как самостоятельная наука около полувека назад, хотя собирание материалов, явившихся объектом ее изучения, началось гораздо раньше. Фактическим стимулом собирания материалов для Э. м. в большинстве случаев являлась экономическая экспансия буржуазии во внеевропейские страны, колонизация их, сопровождавшаяся наряду с ограблением их усиленным собиранием всего «экзотического», привлекающего буржуа своей новизной и «пряностью». Первыми музыкальными этнографами часто были и миссионеры, использовавшие по старому методу католической церкви туземные мелодии для внедрения в туземные массы церковных песнопений. В бурж. государствах интерес к Э. м. возникал также на почве националистич. тенденций, из стремления создать свой «национальный» музыкальный стиль, путем обработки местных «народных» мелодий. За последние десятилетия [особенно с началом применения фонографа (см.) в конце 19 в.] буржуазная Э. м. накопила огромное количество ценного фактического материала. Сюда надо отнести многочисленные записи примитивного песенного творчества и инструментальных наигрываний, описание и коллекционирование музыкальных инструментов отсталых народностей, описание форм музыкальной культуры у них же и т. д. Что касается теоретического изучения всего этого интереснейшего, но сырого материала, то здесь решающую роль сыграла формалистическая методология буржуазного музыкознания. Отдельные элементы исследуемого музыкального творчества либо совершенно игнорировались буржуазными этнографами, (напр. мелодический рисунок, ладовая функциональность отдельных звуков) либо рассматривались вне их взаимной связи и не как определенные средства выразительности, а как формальные приемы. Данные, получаемые от такого изучения «приемов музыкального творчества» у разных народов, использовались для подтверждения «на музыкальном материале» тех же идеалистических теорий, к-рые процветали в общей этнографии. Эволюционное развитие музыкального творчества было «показано» на постепенном усложнении примитивных малозвучных звукорядов путем «заполнения» интервалов, наслоений друг на друга отдельных тетрахордов, трихордов и т. д. или на постепенном усложнении «ритмического рисунка» путем наслоения и объединения друг с другом разных «стоп».
Все это заставляет нас глубоко критически относиться к результатам теоретических исследований буржуазных музыковедов в собранных музыкальных этнографических материалах, несмотря на их огромную подчас эрудицию и кропотливую тщательность работ.
История Э. м. в дореволюцион. России вскрывает все вышеуказанные недостатки буржуазной Э. м. с подчеркнутой яркостью. Собирание крестьянских песен в России началось в конце 18 в. (сборник Прача), в явной связи с великодержавной политикой Екатерины II. Из всего огромного количества национальностей, населявших Россию, собирания удостоились конечно только русские песни или к ним причисляемые («малороссийские», белорусские). Музыкальное творчество «инородцев» почти совсем игнорировалось. Запись народных песен была долгое время совершенно безграмотной: большинство мелодий уродовалось записывающими, бессознательно или даже сознательно «исправлявшими» песни, приспосабливая их ко вкусам публики, воспитанной на франц. и итальянской опере. Варианты песен долгое время вовсе не отмечались, запись текста была настолько небрежной, что исполнить по записи всю песню часто не представляется возможным, и т. д. До 70-х гг. 19 в. от исследователей ускользала даже многогласность народного пения великоруссов и украинцев (впервые «открыл» это многогласие Мельгунов). Начиная с 60-х гг. и особенно в эпоху народничества наблюдается значительное повышение интереса к крестьянскому музыкальному творчеству, его собиранию и использованию в «художественной» музыкальной литературе (музыкально-этнографическая деятельность Балакирева, Римского-Корсакова и др.). Вплоть до последнего времени однако собирание музыкального этнографического материала сопровождалось почти всегда гармонизацией песен, подававшей их либо в стиле своеобразного романса либо в виде «переложения» для четырехголосного хора, очень часто с густым налетом церковного стиля. Теоретические музыкально-этнографические исследования 19 в. (работы Одоевского, Сокальского, Мельгунова, В. Пе́тра) приводили неизменно к славянофильским выводам о «самобытности» русских крестьянских песен, их прямому происхождению (по звукорядам, ритмам) от древнегреческой музыки. Музыкально-этнографические исследования 20 века, среди к-рых можно отметить только одну серьезную работу Кастальского («Особенности народной русской музыкальной системы»), представляют формалистическую сводку характерных приемов народной полифонии, гармонии, отличающих ее от «западно-европейской», даже без всякой попытки осмыслить замеченные особенности.
