По волѣ того Великана безчинствовали, въ печальной безмѣрной странѣ, безликіе призраки, принимавшіе въ разныхъ мѣстахъ, для собственныхъ цѣлей, различные образы, и одѣвались они въ различность всякихъ одеждъ. Всѣ они были палачи и душители, но въ одномъ мѣстѣ казалось, что это—военные, въ другомъ, что это—священники, въ третьемъ—купцы, и много еще безсмысленно-лживыхъ, кощунственно-подло-обманныхъ было одеждъ. Призраки всюду вели свои хороводы. Разгульный шабашъ возникалъ. Тѣни расцѣплялись, снова сцѣплялись, какъ летучія мыши, отвратными гроздьями висящія въ углахъ старыхъ домовъ. Тѣни даже какъ будто говорили. Обѣщались, увѣряли, убѣждали, уговаривали. Потомъ хватали волчьими зубами, разрывали въ куски человѣческое мясо, и, напившись крови, прекращали теченіе призрачныхъ сновъ, садились рядкомъ, какъ совы на овинѣ садились рядкомъ, и душѣ, возмущенной уродливостью кошмара, было ясно видно, что различныя одежды дьявольскаго маскарада не обнимаютъ никакихъ точныхъ тѣлъ—лишь раздуты маревомъ, отдѣльны отъ всего человѣческаго, пусты, пусты—только гдѣ-то тутъ и тамъ шатко проходятъ безликіе призраки, какъ будто что-то подслушиваютъ—не живетъ ли Земля, не живые ли люди живое что говорятъ—шарахнутся въ быстромъ испугѣ—задвижется пугало одеждъ—и снова и снова.
А Великанъ тупо смѣется, и, разростаясь въ призрачномъ величіи, тоже двигаетъ и языкомъ и
По воле того Великана бесчинствовали, в печальной безмерной стране, безликие призраки, принимавшие в разных местах, для собственных целей, различные образы, и одевались они в различность всяких одежд. Все они были палачи и душители, но в одном месте казалось, что это — военные, в другом, что это — священники, в третьем — купцы, и много еще бессмысленно-лживых, кощунственно-подло-обманных было одежд. Призраки всюду вели свои хороводы. Разгульный шабаш возникал. Тени расцеплялись, снова сцеплялись, как летучие мыши, отвратными гроздьями висящие в углах старых домов. Тени даже как будто говорили. Обещались, уверяли, убеждали, уговаривали. Потом хватали волчьими зубами, разрывали в куски человеческое мясо, и, напившись крови, прекращали течение призрачных снов, садились рядком, как совы на овине садились рядком, и душе, возмущенной уродливостью кошмара, было ясно видно, что различные одежды дьявольского маскарада не обнимают никаких точных тел — лишь раздуты маревом, отдельны от всего человеческого, пусты, пусты — только где-то тут и там шатко проходят безликие призраки, как будто что-то подслушивают — не живет ли Земля, не живые ли люди живое что говорят — шарахнутся в быстром испуге — задвижется пугало одежд — и снова и снова.
А Великан тупо смеется, и, разрастаясь в призрачном величии, тоже двигает и языком и
