Страница:Бальмонт. Белые зарницы. 1908.pdf/83

Земля, насъ волнуетъ и страшитъ подобная же змѣиная уклончивость и недоговоренность, но въ то же время мы чувствуемъ нѣчто первобытно-сильное, понятное въ силу своей рельефности, допустимое въ силу своей могучести.

Нужно сказать также, что въ данной области Уитманъ очень осторожно вводитъ элементъ чувственности, и не этотъ элементъ въ такихъ гимнахъ господствуетъ. То, что ему настойчиво снится, это поэзія товарищества, поэзія какъ бы нѣкоторой идеальной Запорожской Сѣчи, дружины, гдѣ всѣ други, въ смыслѣ красоты чувства и личности.

Мнѣ снилось во снѣ, что я вижу невѣдомый городъ,
Непобѣдимый, хотя бъ на него и напали всѣ царства земли,
Снился мнѣ новый городъ Друзей,
Самымъ высокимъ тамъ—качество было могучей любви,
Выше—ничто, и за ней все идетъ остальное,
Зрима была она ясно мгновеніе каждое,
Въ дѣйствіяхъ жителей этого города,
Въ ихъ взорахъ, во всѣхъ ихъ словахъ.

Но, во всякомъ случаѣ, до Уитмана не было такого смѣлаго, такого беззавѣтнаго, и такого всеобъемлющаго пѣвца человѣческаго тѣла.

Уольтъ Уитманъ—пѣвецъ и человѣческой души, и человѣческаго тѣла, этого естественнаго нашего храма, который мы оскверняемъ своимъ непризнаніемъ, уродуемъ не видя его божественности. Мы принижаемъ наши ощущенія, усматривая косымъ окомъ грѣхъ и низменность тамъ, гдѣ есть только утро страсти, гармонія возрождающаго генія, блаженство

Тот же текст в современной орфографии

Земля, нас волнует и страшит подобная же змеиная уклончивость и недоговоренность, но в то же время мы чувствуем нечто первобытно-сильное, понятное в силу своей рельефности, допустимое в силу своей могучести.

Нужно сказать также, что в данной области Уитман очень осторожно вводит элемент чувственности, и не этот элемент в таких гимнах господствует. То, что ему настойчиво снится, это поэзия товарищества, поэзия как бы некоторой идеальной Запорожской Сечи, дружины, где все други, в смысле красоты чувства и личности.

Мне снилось во сне, что я вижу неведомый город,
Непобедимый, хотя б на него и напали все царства земли,
Снился мне новый город Друзей,
Самым высоким там — качество было могучей любви,
Выше — ничто, и за ней всё идет остальное,
Зрима была она ясно мгновение каждое,
В действиях жителей этого города,
В их взорах, во всех их словах.

Но, во всяком случае, до Уитмана не было такого смелого, такого беззаветного, и такого всеобъемлющего певца человеческого тела.

Уольт Уитман — певец и человеческой души, и человеческого тела, этого естественного нашего храма, который мы оскверняем своим непризнанием, уродуем не видя его божественности. Мы принижаем наши ощущения, усматривая косым оком грех и низменность там, где есть только утро страсти, гармония возрождающего гения, блаженство