Каждый день, по утрамъ, по опушкѣ лѣсной,
Я одинъ прохожу, лишь поля предо мной.
Каждый день, ввечеру, близь плакучихъ березъ,
Я въ душѣ проношу закипанія слезъ.
5 Неоглядная ширь. Непостижная тишь.
Я горѣлъ. Я пришелъ. Почему-жь ты молчишь?
Ты, моя, не моя. Ты родимая мать.
Но съ тобой не могу я медлительно ждать.
Но съ тобой не могу быть въ безславныхъ бояхъ,
10 Потому что въ крылахъ есть могучій размахъ.
Всѣ твои сыновья это братья мои.
Всѣ! И воръ, и злодѣй! Всѣхъ кажи! Не таи!
Но, родимая мать, какъ палачъ палачу,
Буду брату въ борьбѣ! Палача—не хочу!
15 И убить не хочу. Но и быть не хочу
Тамъ, гдѣ вольно нельзя быть дневному лучу.
Я крылатый твой сынъ, я пѣвучій пѣвецъ,
Я восторгомъ обжегъ много быстрыхъ сердецъ.
Ну и вотъ наконецъ… Вижу долю мою…
20 Я одинъ средь полей… И какъ нищій стою…
Помоги же мнѣ, мать! О, родимая мать!
Научи же меня, съ кѣмъ войну воевать.
А не хочешь войны,—а довольна собой,—
Отпусти же меня на просторъ голубой.
Каждый день, по утрам, по опушке лесной,
Я один прохожу, лишь поля предо мной.
Каждый день, ввечеру, близ плакучих берёз,
Я в душе проношу закипания слёз.
5 Неоглядная ширь. Непостижная тишь.
Я горел. Я пришёл. Почему ж ты молчишь?
Ты, моя, не моя. Ты родимая мать.
Но с тобой не могу я медлительно ждать.
Но с тобой не могу быть в бесславных боях,
10 Потому что в крылах есть могучий размах.
Все твои сыновья это братья мои.
Все! И вор, и злодей! Всех кажи! Не таи!
Но, родимая мать, как палач палачу,
Буду брату в борьбе! Палача — не хочу!
15 И убить не хочу. Но и быть не хочу
Там, где вольно нельзя быть дневному лучу.
Я крылатый твой сын, я певучий певец,
Я восторгом обжёг много быстрых сердец.
Ну и вот наконец… Вижу долю мою…
20 Я один средь полей… И как нищий стою…
Помоги же мне, мать! О, родимая мать!
Научи же меня, с кем войну воевать.
А не хочешь войны, — а довольна собой, —
Отпусти же меня на простор голубой.
